обоснованными». Вместе с тем он предупреждал об опасности «псевдомарксистского материализма», приводящего к примитивизации исторического процесса и «стадиальному схематизму». Последний он считал определенным извращением, отнюдь не отражающим сути рассматриваемого явления. Должное же внимание он закономерно уделял положениям, касающимся роли развития производительных сил в прогрессе общества, в распространении производящего хозяйства и росте прибавочного продукта, зарождении ремесел и активизации обмена, а далее и торговли, усложнении общественных структур, возникновении имущественного неравенства, частной собственности, городской жизни, государственности, цивилизации. В этом аспекте использование археологического материала для конкретных исторических реконструкций оказалось очень плодотворным и еще раз подтвердило перспективность отмеченных методологических положений.

Весьма показательно, что близкий подход к изучению и интерпретации культурных феноменов мы находим у В.П. Алексеева. «Те или иные культурные особенности или характеризующие их признаки, — пишет он, — могут иметь длительную историю своего развития на протяжении многих поколений, могут быть внедрены со стороны в результате действий многих исторических причин — прямого культурного взаимодействия и ассимиляции, завоевания и насильственной ассимиляции или даже аккультурации, постепенно идущей аккультурации, диффузии, наконец, чисто случайных процессов встречи или столкновения представителей разных культур».

В этой связи еще раз подчеркну, что в исследованиях В.Г. Чайлда пристальное внимание к внутреннему развитию конкретных обществ органично сочетается с основными положениями диффузионизма и признанием определенной роли миграций.

Можно было бы еще очень многое сказать о целом ряде значительных направлений археологических теорий и практики, принципиальные сдвиги, в разработке которых связаны с именем В.Г. Чайлда. Здесь же ограничусь кратким рассмотрением лишь вопроса о введенном В.Г. Чайлдом понятии «неолитическая революция», вызывающем достаточно резкую критику у его оппонентов. Последние обвиняют автора в тенденциозности, определенной политизации исследования, пристрастии к революционной терминологии и самому феномену революции.

Несколько слов о содержании понятия. Оно было сформулировано в 1925 году для обозначения сложнейшего процесса перехода от господствовавшей многие сотни тысяч лет присваивающей экономики к ее производящим формам. Его противники считают неправомерным применение здесь термина «революция», поскольку последний связывается обычно с явлением социального характера и спонтанного претворения. Полагают, что этот процесс, длившийся даже в первичных своих очагах много сотен лет, а в масштабах ойкумены значительно дольше, полностью укладывается в эволюционную схему. Однако в этой связи следует напомнить, что по своим последствиям переход от экономики присваивающей к производящей сравним лишь с самим феноменом антропогенеза — выделения человека из прочего органического мира. Он вызвал коренные изменения во всех аспектах человеческого существования — от производственной деятельности до мировосприятия и духовного мира. «Эти изменения в большей мере, чем любые другие преобразили культурные условия и трансформировали не только окружающую человека среду и его биологию, но и в какой-то степени и всю нашу планету». Они обусловили весь дальнейший ход человеческого развития со всеми его достижениями и ошибками. Можно соглашаться или не соглашаться здесь с термином «революция», но революционный характер изменений едва ли может быть оспорен, правомерность же применения подобного термина отнюдь не ограничивается социальной сферой, достаточное подтверждение тому — термины «промышленная революция» и «научно-техническая революция», которые являются общепринятыми и принципиальных возражений не вызывающими. Что же касается сроков, то в применении к древнейшей истории понятия о них весьма относительны, особенно, когда речь идет о событиях такого масштаба. Добавлю к этому, что и названные только что революции, относящиеся уже к новому и новейшему времени, отнюдь не могут быть признаны спонтанными. Темпы же явлений неизмеримо большего масштаба, происходивших за девять-десять тысячелетий до нашего времени, с темпами этих революций не сопоставимы.

В силу выше изложенного термин «неолитическая революция» представляется достаточно правомерным. Суть заключена не в термине, а в самой проблеме, впервые сформулированной В.Г. Чайлдом и фактически превратившейся в особую отрасль праистории. Последняя плодотворно разрабатывается ныне на материалах Старого и Нового света. С ней связана уже значительная серия ценнейших исследований и острых дискуссий, создан целый ряд оригинальных концепций, касающихся причин, условий, механики и результатов перехода к производящему хозяйству, специфики этого процесса в различных регионах и конкретных центрах, вопросов первичных и вторичных очагов новой экономики, путей ее распространения и т. п. Эти концепции, опирающиеся на системный подход к проблеме перехода и на тезис о его безусловном полицентризме, уже заметно отличны от первоначальной моноцентристской концепции самого В.Г. Чайлда, что ни в коей мере не умаляет его роли создателя направления в целом.

Коротко хотелось бы рассказать о «горьком» письме В.Г. Чайлда к советским археологам с критикой их деятельности. Письмо переведено и издано мной в 1992 году в сопровождении специальной статьи с его разбором и ответом на него (см.: Советская археология. 1992. № 4).

На протяжении всей своей деятельности Чайлд с неизменным интересом относился к археологии нашей страны. Он с радостью пропагандировал ее достижения и тем более остро видел ее недостатки. Критичность, в ряде случаев достаточно резкая, характерна для многих его работ. Изучение ряда конкретных явлений как европейской, так и ближневосточной и центральноазиатской праистории, а также учет опыта советских исследователей побудили Чайлда смягчить категоричность ряда положений этой концепции, признав, что, наряду с внешними воздействиями, изменения культуры и связанная с ними «обширная область археологических фактов» могут быть объяснены внутренним социальным и техническим развитием.

Пристальное внимание к различным методологическим принципам, объективное сопоставление, а в ряде случаев, и совмещение их в значительной мере обусловили научную прочность и подлинно концептуальный характер синтетических построений ученого. Вместе с тем, придя к признанию материалистических принципов при интерпретации археологических данных и, более того, при объяснении самого исторического процесса, В.Г. Чайлд последовательно их отстаивал вопреки резкому противодействию его коллег и в самой Англии, и в других западных странах. Принципиальность, прямота и научная (и человеческая) стойкость сильно усложняли его жизнь и заметно воздействовали на всю его судьбу, но они же обусловили и величие его научного наследия.

Мне хотелось бы отметить еще одну значительную проблему, разрабатывавшуюся В.Г. Чайлдом и, возможно, обусловившую его особый интерес к археологическим памятникам нашей страны. Я имею в виду извечно дискуссионную индоевропейскую проблему, которая увлекла В.Г. Чайлда еще в самом начале его научной деятельности.

В ходе работы над этой проблемой В.Г. Чайлд, естественно, столкнулся с материалами русской и украинской территорий и соответствующей научной литературой. Это заметно расширило круг его научных интересов. В результате в последующих изданиях его книги «The Down of European Civilization» рассмотрены верхнепалеолитические и мезолитические памятники Крыма, трипольская культура, Мариупольский и Нальчикский могильники, памятники майкопского и новосвободненского