и моего… Фёдор любил целовать её крохотную родинку… у первой жены… Что же нам с тобой делать, сынок… Если рассказать всё, как есть и как было Фёдору, он либо меня прогонит на улицу, а за своих детей будет биться, как сумасшедший… Скажет, это мои дети, а не твои, матери убийцы…

– Скажи я Маше, что я причастен к убийству её матери, она тоже возьмёт детей и пошлёт меня на три буквы: сделал своё мужицкое дело, и гуляй, рванина… Убийства матери не простит…

Они долго молчали и прикидывали в голове различные сценарии дальнейшего своего поведения, молчания или признания… Наконец, Вера Алексеевна встрепенулась, села на край дивана и произнесла срывающимся голосом:

– Знаешь, что я тебе скажу, сын… Беру грех твоей души своей душою на свою душу… Затаись, никому ничего не говори… Страдай сам, я тоже буду страдать за тебя и за себя, грешницу… Ведь ничего уже не поправишь, она в могиле, а дочь её и муж её живы… мы с ними породнились… внуки и внучки её на белом свете живут с нами…

– Молчать и таить, мама?

– Да, молчать и таить, таиться, но каяться и ещё раз каяться… И тебе, сын, причастному к совершению греха, и мне, покрывшей этот грех, взявшей твой грех на себя, принявшей грех твоей сыновней души своей материнскою душою… У нас с тобой крохотные дети, которых мы должны вырастить и воспитать…Ни слова, ни полслова моему Фёдору Ивановичу, ни твоей красавице Марии Фёдоровне… Считай, что твоя мать, великая грешница, так собирается бороться за своих детей и твоих детей… Затаимся на время вместе…

– Сможем затаиться, страдая, душой мучаясь, мама?

– Не знаю, главное, никогда больше не делать плохого ни сейчас, ни после… Но больше никогда не пускать зло в сердце, душу – никогда, сынок, быть на стороне света и добра…

– Само собой, мам…

– Легко на словах быть на стороне добра и света, а на деле всё не так, как кажется, при благих пожеланиях… – Она обняла его голову, притянула к полной молока груди и еле слышно сказала. – Если не можешь к священнику, духовнику подойти с покаянной исповедью, подойди к иконам… В той же церкви Успения Новодевичьей обители – к иконам Спасителя, Богородицы и святого Николая-чудотворца…

В это время осторожно, чтобы не будить близнецов, вошёл без звонка, открыв ключом дверь, Фёдор Иванович, поздоровался с Игорем, ласково обняв его.

– А, Игорь, рад тебя видеть… Каким ветром?.. – и уже живо, без передыха спросил. – Почему ветер помянул? В нашем районе: Лужники, Новодевичий, Пироговка, примыкающая к обители, всё подчиняется особой розе ветров. И ныне снова вихрь намечается…

– Вихрь Новодевичьего…

– Возможно, и вихрь Новодевичьего, только не такой сильный как раньше – помните? Ничего сегодня не сорвёт, ни крестов, ни кровельного железа… Но всё же…

Эти слова Фёдора Ивановича успокоили почему-то Игоря. Он внутренним глубинным чутьём понял, что природной и бытийной катастрофы можно не ждать обречённо, но как-то выживать и трепыхаться, а ещё лучше жить на полную катушек… Он всё же решился сказать нечто важное для сегодняшнего дня:

– Фёдор Иванович, не могли бы сейчас пойти со мной в Успенскую церковь и показать мне, иконы Спасителя, Богородицы и Николая-Чудотворца в Успенской церкви, приложусь к ним… – про себя добавил: «Мысленно покаюсь за содеянное, в чём был и не был виноват. Покаюсь, чтобы не пасовать перед новыми вызовами судьбы, лишь бы старые грехи душу не мучили». – Постою, подумаю, сосредоточусь… А оттуда на вокзал, к Маше, близняшкам… Тренеру, вашему тёзке полному обещал – тренироваться надо, к чемпионату Европы готовиться… И победить постараться, так как отступать уже некуда и незачем…

Он обнял Веру Алексеевну на прощанье, прижал к своей широкой груди бойца и нежно прошептал ей в ухо:

– Я тебя очень люблю и больше никогда тебя не подведу… Только молись за меня, как только матери могут молиться за своих сыновей…

В Успенской церкви, постояв и помолившись у икон Спасителя, Богородицы и святителя Николая-Чудотворца – молитву «Отче наш» каждый крещёный русский знает! – он спустился по ступенькам храма вниз, где его поджидал показавший расположение икон в правом углу церкви блаженный Фёдор Иванович.

Около памятника на могиле поэта-партизана Игорь обратился к нему:

– Прочитайте мне какое-нибудь стихотворение Дениса Давыдова о страданьях любви и страхах признания в любви… Вы же в прошлый раз говорили, что могилу поэта и его памятник вихрь Новодевичьего осквернил, когда кресты с куполов срывал. Всё восстановлено, однако, жизнь продолжается, а любить и страдать русским душам сильно приходится в одиночестве без любви или в любви грешной…

– «Жестокий друг, за что мученья?» – годится?

– Годится, в точку, Фёдор Иванович, лучше не придумать – это и про меня, безнадежно влюблённого в вашу дочь, которая никак не решится выйти замуж за отца её детей, сжигающего себя в тренировочном процессе, чтобы мою королеву золотом осыпать…

– Пафосная речь не мальчика, но мужа, но пылкость боксёра мне отцу, дочери-королевы приятна. Тогда слушайте: «Жестокий друг, за что мученья? Зачем приманка милых слов? Зачем в глазах твоих любовь, а в сердце гнев и нетерпенье? Но будь покойна только ты, а я, на горе обречённый, я оставляю все мечты, моей души разворожённой… И в этот край очарованья, где столько был судьбой гоним, где я любил, не был любим, где я страдал без состраданья, где так жестоко испытал неверность клятв и обещаний, и где никто не понимал моей души глухих рыданий!»

– Страдать без состраданья негоже бойцу за любовь, надеюсь на состраданья вашей дочери, моей любимой Марии!

Глава 24

В день выписки Марии с близнецами из центра материнства, где она рожала, невеста нежно с очаровательной колдовской улыбкой спросила Игоря:

– Не возражаешь, если мы назовём наших детей по имени моих родителей – Александра и Фёдор – а крестить их будем в твоём родном городе?..

– Чего мне возражать, – ответил он с лёгким помутнением бывшего ясным только что сознанием, в котором вызрела мгновенно мысль «будешь окликать дочку и обращаться к духу убитой, и родинка под ухом дочки и убитой матери Марии всё время будет перед моими глазами, как напоминание о грехе».

– Что с тобой? – снова с чарующей улыбкой обратилась к нему Мария. – С чего ты, милый, даже побледнел?.. Неужели имена не нравятся?..

– Очень нравятся, – он попытался взять себя в руки и отогнать мрачные наваждения переменчивых мыслей о взрывоопасном будущем и опасные предчувствия, что вид родинки дочки перед