– В нашей стране – нет. Ни стандартов кремации, ни стандартов захоронения. Семьдесят лет советской власти сильно повлияли на похоронные ритуалы. Религию отменили, а взамен так ничего толкового и не придумали. Теперь сколько семей – столько и ритуалов. Нет объединяющего начала, как это было когда-то у наших прабабушек и прадедушек. Никто толком не знает, как надо хоронить, все питаются какими-то слухами, домыслами и предположениями. И это не может не огорчать.

Директор вздохнул, а потом вдруг спросил:

– Знаете, о чем я мечтаю?

– О чем?

– О том, чтобы люди избавились от предрассудков.

– От каких предрассудков? – не поняла Маша.

– От всяческих. Вы, например, знаете, что в деревнях, перед тем как похоронить покойника, мыло, которым его обмывали, разрезают на кусочки? А во время траурной процессии метут метлами дорогу, чтобы душа покойного не нашла дорогу домой!

– Жуть какая.

– Вот и я о том же. Все эти предрассудки…

– Илья Игнатьевич, – мягко перебила Маша, – вы простите, но у меня не очень много времени.

– Да-да, понимаю. – Директор откинулся на спинку кресла. – Итак, о чем вы хотели со мной поговорить?

– Я хотела бы узнать об одной вашей… клиентке.

Слово «клиентка» пришло Марии в голову непреднамеренно, и она тут же почувствовала себя глупо, однако директора это ничуть не смутило.

– Имя, фамилия, дата кремации? – деловито уточнил он, повернувшись на вертящемся кресле к черному стеллажу с толстыми папками.

– Двенадцатое ноября прошлого года. Имя – Эльза Маратовна Багирова.

Директор выбрал нужную папку, снял ее со стеллажа, взгромоздил себе на колени, раскрыл и принялся листать.

– Сейчас поищем ваш фитилек…

Мария озадаченно приподняла бровь:

– Не поняла.

– Фитилек, – повторил Вострецов, не отрывая взгляда от папки. – Так мы называем наших клиентов. Что-то вроде профессионального жаргона.

Машу передернуло.

– Оказывается, у работников крематория тоже есть чувство юмора?

– А куда ж без него? Без него никуда. Ага, вот, нашел. Кремацию производил Вася Каткевич. – Директор поднял на Машу взгляд. – Вы его сегодня уже видели.

– Тот парень с чекушкой?

– Да.

– Могу я с ним побеседовать?

Директор улыбнулся:

– Да без проблем. Сейчас я его вызову.

– Можно я поговорю с ним наедине?

– Наедине? Да легко.

Пять минут спустя Василий Каткевич сидел в кабинете начальника, в его вертящемся кресле, а сам Илья Игнатьевич удалился по делам.

Маша решила не тратить время на долгое вступление и сразу перешла к делу:

– Василий, год назад вы кремировали тело девушки по имени Эльза Багирова.

Парень, сидевший напротив, посмотрел на Машу исподлобья.

– Я много кого кремировал, – сказал он. – Хотите, чтобы я запомнил всех?

– Эту вы должны были запомнить.

– Это почему же?

Мария пошла ва-банк.

– Потому что в тот день случилось чрезвычайное происшествие, – отчеканила она, пристально глядя парню в глаза. – И вы не стали докладывать о нем директору. Если вы сейчас подробно мне обо всем расскажете, я тоже ничего ему не скажу.

Некоторое время парень сидел неподвижно, словно громом пораженный. Потом зашевелился, промычал что-то невразумительное, после чего нагнулся вдруг к мусорной корзине, достал ополовиненную чекушку, свинтил крышку и приложился к горлышку.

Сделав пару глотков, он отнял бутылку от губ, вытер рот рукавом и сказал:

– Уф-ф… – Потом посмотрел на Марию хмурым взглядом и проговорил с угрюмой усмешкой: – Надо же… Значит, все-таки пронюхали. Если хотите знать, я ни в чем не виноват. Я не сторож и не охранник. Мое дело тихое и мирное – сжигать людей.

– Звучит неплохо. Итак, что произошло с телом Эльзы Багировой?

Парень хотел снова приложиться к бутылке, но передумал.

– Оно пропало из бальзаматорской за четыре часа до кремации.

– Как пропало? – проговорила Мария, удивленно моргнув.

– Да вот так. Исчезло. С концами. Словно его и не было. – Работник посмотрел на Машу подозрительным взглядом. – А вы разве не знали?

Любимова, уже полностью оправившаяся от удивления, сдвинула брови и строго сказала:

– Продолжайте.

– Ну… – Парень пожал плечами. – Я тогда сильно запаниковал. Случай-то экстраординарный. Ни раньше, ни потом такого не бывало. Терять работу из-за пропавшего тела мне не хотелось. Ну, я и решил это дело затихарить.

– Значит, вы сожгли пустой гроб?

– Ну да. А что еще мне оставалось?

Маша нахмурилась.

– У вас разрешено родственникам присутствовать на кремации?

– Да. Для них есть специальная комнатка за стеклом.

– Кто присутствовал на кремации Эльзы Багировой?

– Только ее брат.

– Он пришел заранее?

Парень подумал, помотал головой:

– Да нет. Пришел впритык, даже опоздал на пару минут. Но я его дождался.

– Кто, по-вашему, мог похитить тело?

– Да какие-нибудь извращенцы. В наше время этой швали полно развелось.

– И зачем извращенцам мог понадобиться труп?

Василий усмехнулся:

– А вы не понимаете? Красивая, молодая… Охотников пруд пруди.

Мария прищурила недобро замерцавшие глаза:

– Вам самому не омерзительно то, что вы говорите?

– Нет. А должно быть? – Он снова усмехнулся. – Мария… как вас по батюшке?

– Александровна.

– Мария Александровна, я каждый день сжигаю в этой печи по десять человеческих тел. И вы думаете, что я способен испытывать чувство брезгливости или омерзения? Вы ведь там у себя работаете с патологоанатомами. Много среди них брезгливых людей?

Маша молчала. Столкновение с ничем не прикрытым цинизмом всегда выбивало ее из колеи. Парень посмотрел на ее лицо и сказал:

– По-моему, вам надо выпить. Хотите? Здесь еще остался глоток.

– Спасибо, не хочу. Скажите, как отсюда можно вынести тело? Разве крематорий не охраняется?

– Охраняется. Но есть масса разных способов и лазеек. Покойников никто особо не сторожит. Они ведь не могут сбежать. Хотя… как выяснилось, могут.

Маша молчала, покусывая фильтр дымящейся коричневой сигаретки и о чем-то размышляя.