– Это почему же?

– По кочану. Поверь мне, этот хлыщ меняет женщин как перчатки. А потом выбрасывает их на помойку жизни с разбитыми сердцами. Ты, Любимова, хочешь оказаться на помойке?

– Я уже там, – сказала Маша. Она налила в чашку кипяток и потянулась за вазочкой с сахаром. – Ох, Данилов, любишь же ты совать нос в чужие дела. Нравится он мне, ясно?

– Да уж куда яснее. Женщины любят писателей, даже когда эти писатели не написали в своей жизни ничего, кроме десятка паршивых статеек да одной-единственной книжки, воспевающей подвиги маньяков.

Маша бросила в чашку пару ложек сахара и сказала, помешивая его:

– Данилов, хватит рычать. Тебе это не идет.

Некоторое время Стас молчал. Затем кивнул и сказал:

– Ты права. Если человек твердо решил испортить себе жизнь, никто ему в этом не может помешать. Ладно, ребятки, побегу-ка я в Эс Ка[5]. Следователь Пожидаев оченно сильно хочет со мной переговорить.

– По поводу дела о поджигателях машин?

– Угу. А насчет моих слов, Любимова, ты все же подумай.

С этим напутствием Данилов и удалился. А Маша и Волохов засели за отчеты.

Толя все время был молчалив, но во время одного из перерывов, когда Маша готовила бутерброды для себя и для него, не выдержал и сказал:

– Марусь, ночью кое-что случилось.

– Что? – не расслышала Любимова, умещая на ломтиках хлеба куски ветчины.

– Я говорю: ночью кое-что случилось.

Закончив сооружение бутербродов и засунув их в микроволновку, Маша повернулась к Волохову:

– Ну?

– Обещай, что никому ничего не расскажешь. Особенно Старику и Стасу.

Маша внимательно посмотрела на Толю.

– Обещаю.

Волохов отвел взгляд, помолчал немного, собираясь с духом, а потом сказал:

– Ночью, во время наблюдения за особняком Логиновых, я немного задремал. А когда проснулся, увидел на стекле надпись.

– Какую?

Толя взял листок бумаги и ручку и намалевал две буквы – «t» и «i».

Маша взглянула на буквы, и лицо ее слегка порозовело от волнения.

– Третий слог?

– Похоже на то, – кивнул Толя.

Мария вспомнила видение, посетившее ее под действием оксикодона, – призрачную девушку, кукольное лицо – и тряхнула головой, прогоняя неприятное воспоминание.

– Значит, убийца приходил за Аленой, – взволнованно произнесла она.

– Может быть. А может, охранники Логинова подшутили. Я не знаю, Маш.

Мария озабоченно нахмурилась:

– Ты никому об этом не говорил?

Волохов покачал головой:

– Нет. Старик дал мне отгул, но я отказался. Душа не на месте, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Мария. Она немного поразмыслила, после чего добавила: – Нужно сказать, чтобы Алену продолжали охранять.

– Сказать-то мы скажем, – с сомнением прогудел Волохов. – Но если мы не закроем убийцу в ближайшее время, он все равно до нее доберется. Девчонка не может вечно сидеть под домашним арестом. Тем более с таким папочкой. Ты говорила, что у таксидермиста есть алиби?

– Есть.

– Но алиби можно просто состряпать.

– Верно, – согласилась Маша. – Поэтому я и попросила Глеба проверить алиби Багирова.

– Глеба? – Толя удивленно приподнял брови. – Почему Глеба?

– Он журналист. А журналисты умеют проворачивать такие вещи без шума и пыли.

– Да, но почему он согласился?

– Корсак заинтересован в скорейшем раскрытии дела не меньше нас, – сказала Маша. Она поднялась со стула. – Ты, Толь, ешь бутерброды, а я схожу к Старику и постараюсь уговорить его пустить «наружку» за Багировым. Алиби – штука хорошая, но последить за таксидермистом определенно стоит.

Часа через полтора вернулся Стас Данилов. Едва переступив порог кабинета, он громко объявил:

– Любимова, танцуй! Пришел отчет из лаборатории – по поводу волос, которые сжимала в руке Ирина Романенко. И других – тех, которые ты притащила вчера вечером.

– Рассказывай! – потребовала Маша.

– Тебе подлиннее или своими словами?

– Покороче.

Стас кивнул:

– О’кей. Волосы, которые сжимала в руке Ирина Романенко, и волосы с расчески Виктора Багирова – разные. Ну, то есть принадлежат разным людям.

Мария не удержалась от разочарованного вздоха.

– Но это еще не все, – продолжил Стас. – Если верить нашим экспертам, убийца, волосы которого сжимала в руке Ирина Романенко, и твой друг-таксидермист Виктор Багиров – родственники! Волохов, гони сюда бутерброд!

Стас вырвал из пальцев ошеломленного Толи бутерброд, рухнул в кресло и принялся жевать.

Маша сидела на стуле молча, хмуря брови и покусывая губы от волнения. Стас взглянул на нее и прошепелявил с набитым ртом:

– Знаю, о чем ты подумала, Любимова. Но это исключено. Эльза Багирова умерла год назад. А мертвецы не возвращаются с того света, чтобы мстить.

– В Китае возвращаются, – сказала Маша.

– Может быть. Но мы живем в России, и наши мертвецы не шляются по городским улицам с пилой в руках и не вырезают людям кости. Наши мертвецы – самые тихие мертвецы в мире! Уж ты мне поверь.

Данилов сунул в рот остатки бутерброда, снова обратил взгляд на Машу и сказал, усердно работая челюстями:

– По нездоровому блеску в твоих глазах вижу, что ты что-то задумала. Могу я узнать, что именно?

– Можешь, – ответила Мария. – Я хочу получить разрешение на эксгумацию тела Эльзы Багировой.

Стас открыл от удивления рот, но тут же снова его захлопнул, чтобы не выронить кусок бутерброда. Толя Волохов выглядел не менее ошеломленным. Некоторое время мужчины молча и недоверчиво смотрели на Машу. Первым свое сомнение выразил Стас – в присущей ему «деликатной» манере:

– Мать, ты совсем сбрендила? Или таблеток переела?

Лицо Маши вспыхнуло.

– Еще раз заикнешься про таблетки…

– Ладно, не гони волну. – Стас нахмурился. – Эксгумировать тело Эльзы Багировой невозможно.

– И все же я попробую поговорить со Стариком.

Данилов посмотрел на Волохова:

– Толик, ты хоть меня поддержи.

Верзила-оперативник молчал, тогда Данилов снова перевел взгляд на Машу и сказал:

– Послушай меня, Марусь: отдохнула бы ты как следует, а? Осунулась вон вся. Когда идешь по улице, сквозь тебя дома и деревья просвечивают.