Льющийсяиз включенногона полную мощностьрадиоприемникаголос Левитанане мог заглушишьрева сирен.Бомбежка. Ужекоторая занеделю... Нужноуходишь вбомбоубежище.

Савванаправилсябыло к выходу,но, поймав обиженныйвзгляд Терпсихоры,замер. Как жеон оставит иходних —своихмуз?! Эрато боитсябомбежек, какребенок, а Эвтерпа,неугомоннаяЭвтерпа, презрительнокривит полныегубы. «Трус!»— читаетсяв ее взгляде.И только лишьКаллиопа смотритс пониманием...

Месяцыработы, в голоде,в холоде, безоглядки навремя и творящеесявокруг сумасшествие.Их уже четыре.Его маленькийпаноптикум,его святилище.Светом от нихСавва и жил всеэто время, толькоэтот дивныйсвет позволялему продержаться,не сорватьсяв пучину отчаянияи безумия. Нельзяуходить сейчас,когда им угрожаетопасность. Еслиуж так сложитсясудьба, онипогибнут вместе.Да, это будеткрасивая смерть.

—Остаюсь!Слышите? —Саввапосмотрел сразуна них всех. —Я остаюсьс вами.

Эратооблегченновздохнула.Эвтерпа многозначительнохмыкнула. Каллиопаулыбнуласьободряюще,а Терпсихораедва заметнокивнула.Света в мастерскойсталочуть больше.

Саввастоял у станка,когда мирза окном раскололсяна тысячимелкихосколков.Окно мастерскойпросыпалосьбитым стеклом.Музы испуганновздрогнули.Он выглянулв скалящеесяострымиосколкамиокно, всмотрелсяв дымнуюпелену.Напротивоположнойсторонеулицы,там,гдеещенесколькосекундназад стоялашкола, сейчасгромоздилисьруины,а в небеслышалсярев истребителей.

— Всехорошо! —Савваспиной чувствовалтревожныевзгляды муз.— Свамивсебудетхорошо.

Изразбитого окнапотянуло гарью,по полу зазмеиласьпоземка,сделалосьневыносимохолодно. Саввазажигал буржуйку,только лишькогда оставалсяв мастерскойна ночь —экономилдрова.Днем согревалсякипятком сплавающимив нем редкимикрупинкамизаварки. Теперьпридется искатьдоски,чтобызаколотитьокно,и нужнопродатьчто-то из вещейШтернов, чтобыкупить немногоеды и чая,потомучто по-другомув этом стыломмире не выжить.

Онмог бы житькоролемдажев обстреливаемойфашистамиМоскве. Нужнобыло толькопродать хотябы одинизнабросковМодильяни.Савва знал, ккому обратитьсяв случае крайнейнужды. Можетбыть… тольконе сейчас. Покаесть силы держаться,он будетдержаться.

Вголове зашумело,перед глазамипоплыло.Чтобы не упастьСавва схватилсязаподоконник,поранил ладоньосколком,зашипел сквозьстиснутые зубы.

Этоот голода. Когдаон ел в последнийраз?Кажется, вчераутром. Таки есть —вчера.Увлекся, осталсяв мастерскойна ночь,а в обедначалась бомбежка...

Колючийфевральскийснег засыпалподоконникбелой крупой,таял наладоняхмедленноприходящегов себя Саввы.Доски можновзять дома,разобратьплатянойшкаф.Нельзяоставлятьмуз вот таких— беспомощных,он поклялсяо нихзаботиться.

Вдымном мареве,занавешивающемулицу, мелькнулкрасный всполох.Савва моргнул,всматриваясьв творящийсяза окномхаос.

Женщиналежалапоперек дороги,то ли убитая,то лираненая. А красныйсполох —этоее платок, вызывающеяркий в этомсеро-дымноммире.

— Неходи, —испуганношепнула Эрато.

— Несмей! —возмущенновзвизгнулаЭвтерпа.

—Останьсяс нами, —взмолиласьКаллиопа.

Илишь занятаясвоимимыслями Терпсихорапромолчала.

— Ятолькопосмотрю. —Саввавытерокровавленнуюладонь окусок ветоши,под недовольныйропот своихревнивых музнаправилсяк двери.

Онабыла жива. Безсознания, ножива. Из-подкрасного шерстяногоплатка выбивалисьозорныерыжие кудряшки,ресницы оказалисьтакими же рыжими,как иволосы, а щеку,усыпанную непоблекшимиза зимувеснушками,прочерчивалаглубокая кроваваяцарапина. Красавицейэтой смешнойрыжейдевочке большене быть никогда.Но разве важнакрасота внешняя,когда есть светдуши, такой жедерзкий и яркий,как ее рыжиеволосы! А он ине чаялнайтисвою музу воттак, на развороченнойснарядами улицеослепительно-яркую,живую.

Радостьобретенияпридала Саввесил, он почтине шатался,когда внесраненую незнакомкув мастерскую.Музы встретилиих напряженныммолчанием, егомузы еще неперестали бытьженщинами, неразучилисьобижаться.

— Онаодна из вас. —Савваположил девушкуна топчан, служившийему кроватью.— Такаяже, как вы, толькоживая. Не обижайтеее.

Ониее не приняли.Мертвые музыне любят музживых. Обычнаяженская ревность,не более. Ничего,они привыкнут,рано или поздносмирятся с тем,что в его жизнипоявилась ещеодна женщина.В конце концов,он их творец,без него онибы так и осталисьбездушнымикусками камня.

Ранениеоказалосьнестрашным.Легкая контузия,ушибы, ссадиныи кровавыйросчерк нащеке. Последнеерасстроилодевушку большевсего, как будтоэто имело какое-тозначение! Еезвали Софьей.Она так и представилась— небанальнойСоней, не легкомысленнойСонечкой, ацарственнойСофьей. Но этобыло совсемневажно, потомучто у Саввыбыло приготовленодля нее новоеимя.

Клио[11].Отныне вчерашняястуденткаисторическогофакультета,учительницаистории в уженесуществующейшколе будетКлио!

Ранана щеке Софьизаживала оченьплохо, и контузияне прошла бесследно,с ней, до этогочаса абсолютноздоровой, сталиприключатьсяприпадки. Когдаприступ случилсяв первый раз,Савва растерялся,просто стояли смотрел, какего Софья дугойвыгибаетсяна паркетномполу, как синеютее губы, а в уголкахрта вскипаеткровавая пена.Клио бесновалась,а свет, от нееисходящий,залил всю квартиру.От него Саввевпервые за этуморозную зимустало жарко.Он пришел всебя, лишь когдаСофья затихла,когда ее худенькоетело по-тряпичномуобмякло в егообъятьях. Рукидрожали таксильно, чтоказалисьпринадлежащимикому-то другому,по жилам разливалсяогонь, а в душеросло нетерпение.

ЕгоКлио еще непришла в себя,а Савва ужевзялся за кисть.Зеленая атласнаялента в рыжихволосах. Кровавыйшрам на белоснежнойщеке. Это буйствокрасок, этаизломанностьи надрыв просилисьна холст. Он немог удержатьсяот давно забытого,но вспыхнувшегос такой неистовостьюжелания писать.

Наследующий деньСтрельниковпродал одиниз набросковАмедео. Не радисебя, ради своейновой музы.Софье нужныбыли лекарстваи хорошее питание.Этот рыжий,точно солнечныйдень, свет недолжен погаснуть.

Музыобиделись.Савва чувствовалих боль и ихревность, ноничего не могподелать. Живая,из плоти и кровиКлио воцариласьв его сердцеи в его жизни.