коммерческого директора Тимофеева, что тот должен сказать, выступая следом. С Тимофеева после вчерашнего обыска слетели вся его спесь и самоуверенность. После бессонной ночи он выглядел подавленным, но, к удовольствию Крыленко, выйдя на середину холла и начав говорить, сумел взять себя в руки, докладывал складно и даже пытался острить.

Тимофеев заявил, что как раз накануне обыска им и генеральным директором, уважаемым Владимиром Петровичем, подписан приказ о повышении ставок и должностных окладов всем сотрудникам «Прометея», средства на эти цели пусть не без труда, но найдены. Люди оживились. Крыленко стоял в стороне, наблюдая за реакцией на это сообщение. Ни о каком приказе о повышении окладов еще пару часов назад он и не думал, такого приказа, конечно же, еще не существовало. Но в случае, если все неприятности закончатся, приказ можно подготовить и деньги можно найти — лишь бы пронесло.

Безусловно, некоторых его подчиненных станет тягать следователь, ничего особенного они не знают, но быть до конца искренними в казенном кабинете совершенно необязательно. В общем, эту сладкую кость людям нужно бросить. «Теперь вопрос о повышении нашего жалованья, как это ни странно, даже дико звучит, полностью зависит от городской милиции», — говорил Тимофеев, стараясь улыбаться, и всем своим видом давал понять, что вчерашний обыск, арест банковского счета — явление очень неприятное, даже крайне досадное, но временное, проходящее.

Агнесса Георгиевна сидела на жестком стуле, поджав крашеные губы, с лицом отсутствующим. Приказ о повышении должностных окладов никак не мог пройти мимо нее, и уж кто-кто, а она-то хорошо понимала, что рассказ Тимофеева о прибавке — ложь чистой воды. Но эмоции не отражались на грустном лице Агнессы Георгиевны, и Крыленко в этот момент испытал к ней какое-то теплое чувство, похожее на благодарность.

«Молодец все-таки баба, — думал он. — Вот что значит моя выучка». Но Агнесса Георгиевна, словно подслушав его мысли и решив разочаровать Крыленко, зашепталась с сидящей рядом подругой, а на лице той обозначилась кривая недобрая усмешка. Крыленко насторожился. «Все-таки, она еще та сука, — подумал он. — И когда я только научусь разбираться в людях? Такой бабе нельзя десятку в долг дать, не то, что доверить дела фирмы».

Разошедшийся не в меру Тимофеев закончил выступление на ноте высокого пафоса. Возвысив голос, он заявил, что из-за произвола милиции пострадает более всего не сам коллектив издательства, привыкший переносить трудности стоически, а читатели, многомиллионная аудитория, воспринимающая выход в свет любой новинки «Прометея» как большое событие. Загнул, конечно. «Без вины оказались виноваты наши благодарные читатели», — сказал Тимофеев и порывисто высморкался.

Крыленко ценил и эксплуатировал артистические таланты коммерческого директора, его способность перевоплощаться. С сотрудниками, стоящими на ступеньку-другую ниже на служебной лестнице, Тимофеев был на короткой ноге, не задирал нос и слыл за своего парня, в обществе иностранцев разыгрывал роль мецената с купеческими замашками, с людьми солидными, влиятельными старался проявить исполнительность, поскольку подозревал, что люди высокого полета с подозрением относятся к чужим талантам.

Крыленко знал Тимофеева уже много лет и наедине с ним не уставал повторять коммерческому директору, что тот в молодые годы напрасно зарыл свой актерский талант в землю, не пошел учиться на артиста, а вот теперь разменивает этот талант по мелочам. Впрочем, иногда Тимофеев был способен на искренность.

Коммерческий директор собирал разные диковинки, имеющие отношение к русской истории. Его четырех комнатная квартира на Ленинском была превращена в некое подобие музея. Много лет назад, будучи по делам в тогдашнем Свердловске, Крыленко привез Тимофееву, работавшему тогда корреспондентом газеты, кирпич из фундамента дома, где расстреляли царскую семью. Знаменитый дом разрушали, самосвалами куда-то вывозили его обломки, и Крыленко, побродив вокруг развалин, просто подобрал темный от времени кирпич в пятнах раствора и положил в дорожную сумку…

Человек, проверявший багаж в свердловском аэропорту, против ожиданий, не выразил никаких эмоций, увидев кирпич в багаже пассажира. «Так, это зубная щетка, это белье, а это, да, это кирпич», — сказал проверяющий, будто кирпичи ежедневно попадались ему в сумках и чемоданах. Этот эпизод в аэропорту Крыленко любил пересказывать знакомым. А кирпич стал гвоздем коллекции Тимофеева, заняв почетное место на стеллажах рядом с наконечниками скифских копий и осколками древней амфоры, напоминавшими черепки деревенской крынки. С тех пор журналист стал преданным другом Крыленко.

Владимир Петрович подозревал, что многие раритеты Тимофеева не что иное, как грубая подделка, мистификация людей, старающихся завоевать расположение Тимофеева через его увлечение. Хлебосольный хозяин, любивший гостей лишь потому, что любой человек, попадающий в его дом, становился посетителем частного музея и должен был из вежливости выслушивать многословные и сумбурные рассказы хозяина о черепках и старинных монетах.

Тимофеев в свободной манере, импровизируя, пересказывал главы книг Соловьева и Ключевского, доводя себя чуть ли не до экстаза, а слушателей до исступления. Подвыпив, он брал в руки какой-нибудь свой экспонат и рассказывал историю того, как попала к нему эта вещь. Лики святых с занимавших всю стену большой комнаты икон смотрели на Тимофеева с укоризной. «О, если бы камни могли говорить, если бы они только могли говорить», — орал Тимофеев гостям, потрясая в воздухе кирпичом. Гости следили за резкими порывистыми движениями хозяина с опаской и недоверием, отодвигаясь на креслах и стульях от греха подальше. В такие минуты Крыленко выходил перекурить на кухню, его душили дикие приступы смеха.

В свое время, когда потребовался человек на должность коммерческого директора, Крыленко тщательно выбирал, присматривался. Требовался человек внешне респектабельный, но поверхностный, не способный глубоко вникать в суть происходящих дел, не слишком любопытный. Этим требованиям почти идеально отвечал Тимофеев, расценивший предложение директора за неожиданное счастье.

Самым ценным качеством коммерческого директора стала способность, приобретенная за годы работы в газете, врать непринужденно и очень убедительно — и Крыленко не жалел о своем выборе. Слушая на собрании выступление Тимофеева, Владимир Петрович думал, что в разговоре со следователем, а в неизбежности такого разговора или допроса он не сомневался, коммерческий директор наговорит семь бочек, но не даст в руки милиции ни грамма полезной информации.

Следом за Тимофеевым выступал заместитель директора Станислав Евгеньевич Стригайлов, не сказавший ничего нового, лишь прожевавший на свой лад некоторые тезисы Крыленко, Стригайлов говорил громким глухим басом, казалось, его голос доносится из глубокого подземелья, а сам заместитель в черной тройке выглядел так, будто собрался на похороны. Стригайлов, имевший большую лысину, брился наголо и носил бороду, оттого его лицо казалось перевернутым. Сколько раз Крыленко повторял ему, что издательство «Прометей» не китобойная шхуна, чтобы иметь здесь внешность романтического шкипера. Суровое, нарочито мужественное лицо