расправляя крылышки. Герман чувствовал, будто кто-то тонкими сильными пальцами сжимает его желудок, делает больно, а потом ослабляет хватку. «Боже мой, когда же все это кончится? — спрашивал себя Герман. — Всему должен быть конец. Но когда же кончится это?»

Герман потерял из виду шмеля и повернулся к стоянке. Он увидел Рудольфа Евгеньевича на коленях перед Семеном. Сзади стоял Петя и держал Матецкого за волосы. Эта голова моталась из стороны в сторону. Пуговицы белой окровавленной сорочки, вылезшей из брюк, отлетели, на плече лежал полу оторванный воротник, желтела исцарапанная грудь.

Семен отвел руку в сторону и ударил Рудольфа Евгеньевича кулаком в лицо. Голова качнулась, будто Петя сзади дернул ее за волосы. Семен отвел руку назад и снова ударил. Герман перестал узнавать лицо хозяина стоянки, потерявшее все человеческие черты. Внутри все дрожало от ужаса. Герман хотел вылезти из машины и крикнуть им, чтобы немедленно, сейчас же прекратили все это, но не мог пошевелить и пальцем.

«Боже мой, надо отсюда уезжать. Немедленно уезжать. Немедленно», — надрывался внутри его чей-то голос. Теперь Герман видел, как Семен бил Рудольфа Евгеньевича по окровавленным щекам. Когда Матецкий открыл глаза, Семен разжал ему челюсти и вставил глубоко в рот дуло пистолета. Герман подумал, что вот сейчас он станет свидетелем убийства. Испытывая приступы тошноты, он глубоко задышал, казалось, еще минута — и обморок.

Но выстрела не последовало. Семен убрал пистолет за брючный ремень. А в это время двое парней в спортивных костюмах крушили обрезками металлических труб стекла автомобилей Матецкого, срывали капоты, долбили двигатели, стояки и, утомившись, резали в куски обивку салонов и резину. Они передохнули полминуты и начали курочить белые «Жигули» Матецкого.

Герман чувствовал, как кровь толчками пульсирует в висках. Он наклонил голову к рулю и сжал виски ладонями. «Ну вот, наверное, все уже кончилось», — подумал он и снова поднял голову. Плешивый механик, опустив руки, неподвижно стоял возле вагончика и смотрел на покалеченные машины. Герману показалось, он плакал. Рудольф Евгеньевич, стоя на коленях, медленно шевелил разбитыми в кровь губами. Петя, держа его за волосы двумя руками, чему-то улыбался. Герман видел, как Семен расстегнул брюки и помочился в это заплаканное окровавленное лицо.

Тяжело дыша, Герман толкнул дверцу, и вся тяжесть его желудка выплеснулась рвотой на бордюрный камень. Перед глазами расцвели яркие круги. Он немного пришел в себя, вытер мокрый рот ладонью и сквозь эти круги разглядел Семена и Петю, уже стоявших возле ворот стоянки и махавших ему руками.

Парни в спортивных костюмах уже уехали. Герман сглотнул плотный комок, задышал, нащупал пальцами ключи в зажигании и тронул машину.

— Жалеешь их? — спросил Семен, заняв водительское место. — Напрасно. Ни тебя, ни отца твоего они бы не пожалели. Я ведь не садист. Мне эта грязная работа тоже не в кайф. Просто с такими иначе нельзя. Они бы от твоей семьи не отмотались, пока до капли не выдоили. А вообще, Гера, меньше болтай, про Америку и всякое такое.

…На следующий день Вячеслав Дмитриевич позвонил старшему брату.

— Герман рассказал мне, что люди твоего Сайкина вытворяли там, на стоянке, — сказал он. — После этого парень просто заболел. Не знаю, как тебе, а мне страшно. Послушай, если еще не поздно, брось все к чертовой матери, порви с этим Сайкиным навсегда. В конце концов, подари ему всю свою макулатуру, все, что там написал. И порви с ним. Этот Сайкин куда страшнее, чем я думал. Да, у Германа был нервный срыв, истерика.

— Парень просто слишком впечатлительный, — сказал Пашков. — У него тонкая нервная организация.

— Дурак ты, — ответил брат.

Глава 12

Телефон звонил долго и требовательно. Владимир Петрович Крыленко выпростал руку из-под теплого ворсистого пледа и ощупью нашел аппарат. Не поднимаясь с дивана, он поднес к уху трубку и услышал на том конце провода милый голосок своего секретаря Агнессы Георгиевны. Она попросила прощения за беспокойство и пожелала доброго утра, а потом замолчала. Это молчание длилось долго.

Наконец, Агнесса Георгиевна все тем же нарочито молодым, по-утреннему бодрым голосом осведомилась, не будет ли у Владимира Петровича к ней каких-нибудь поручений. Крыленко в полутьме своего домашнего кабинета таращил глаза, прижимая к уху холодную трубку, и не мог сообразить, ночь на дворе или уже утро. Сперва, услышав голос секретаря, он хотел нагрубить ей, даже сказать что-то оскорбительное, но вовремя сдержался, вспомнив, что сам просил Агнессу Георгиевну позвонить ему домой ровно в шесть, чтобы разбудить его.

Крыленко сел на диване, поблагодарил секретаря за звонок и попытался сказать любезность, но нужные слова не нашлись, он только ответил, что поручений пока не будет, и положил трубку.

Влюбленный взгляд, неуместные заигрывания Агнессы Георгиевны, слишком яркая косметика, откровенные, совершенно неделовые платья и костюмы в последнее время раздражали Крыленко до дрожи бешенства в пальцах. И каждый раз он сдерживался, чтобы не сделать замечание, одергивал себя, но рано или поздно, он знал это наверняка, остановить себя не сможет, наорет, покроет матом эту особу и с обязательным громким скандалом выпрет ее с работы.

Но рассудительный внутренний и уравновешенный голос шептал, лучше не делать скандала, а избавиться от Агнессы по-тихому, самому через знакомых подыскать ей хорошее денежное место, тихую бумажную работу. Все бы ничего с этой чертовой бабой, и можно за старательность, аккуратность в работе простить ей многие грешки, но уже не раз Владимира Петровича ставили в известность люди, пользующиеся уважением и доверием Крыленко, о странном поведении Агнессы Георгиевны.

Секретарь недвусмысленно давала понять не только сослуживцам, и без того хорошо осведомленным, но и деловым партнерам, людям сугубо посторонним, что имеет на Крыленко большое влияние и часто именно ее мнение становится решающим при решении того или иного вопроса. Она, выхлебав бутылку шампанского на презентации выставки, имела наглость самодовольно заявить одному зарубежному фирмачу, что они с Володей люди далеко, ой как далеко не чужие друг другу, а скорее наоборот, и пьяно захихикала. В разговорах с деловыми клиентами она позволяла себе многозначительные намеки в его адрес, томно поводила глазами. Эти дурацкие намеки, неуместная игра взглядов, заигрывания наедине с Крыленко… Бог свидетель, он терпел долго, теперь Агнесса пусть винит и ругает только себя.

Лишь единожды или дважды он напомнил секретарю, что ходит она на работу, в присутственное место, а не в кабак, поэтому не нужно злоупотреблять косметикой, носить облегающие юбки и открытые блузки. Похоже, она ничего не поняла, не захотела понять, а может только строит из себя непроходимую