Авраама связываются с его правнуком Леви-ем задолго до рождения Левия, потому что Левий был в чреслах своего предка — это генетическая связь. Хотя я не понимаю, как это работает, мне нужно принять мою ответственность верой. Вот почему я прошу твоего прощения.

— Я никогда не считал тебя расистом, Джейк. Может быть, ты чего-то не понимал и не был чуток, но точно не расист.

— Чем больше я молился за это, тем больше Господь напоминал мне о том, что я забыл. Помню, были трудные времена, и мой отец был безработным. Наконец он нашел работу. Другой

139

парень работал в этой кампании двадцать лет. Они оба работали грузчиками, но отец надеялся, что доработается до водителя грузовика. Но почти сразу стал водителем. Тому парню приходилось объяснять отцу, куда ехать, он знал места. Он был явно более пригоден для этой работы. Отец именно так и говорил. Но тот парень был черным. Я никогда особенно об этом не задумывался. Может, думал, что так и надо. Теперь оглядываясь назад, я понимаю. Отец зарабатывал больше денег, я получил больше возможностей. Мы получили выгоду от расизма. Мы сделали это не умышленно. Я не беру чрезмерную вину на себя и моего отца. Я просто говорю, что сам имел выгоду от расизма, от несправедливости. И это еще не все. Я помню два случая, когда в молодости смеялся над двумя детьми и дразнил их. Одна из них была маленькой китаянкой, а другой — черным мальчиком. Ее я звал желтопузой, а его —- ниггером. Мне стыдно в этом признаваться. Несколько дней назад я читал Иакова 3:9. Там написано: «Языком благословляем Бога и Отца, и им проклинаем человеков, сотворенных по подобию Божию». И я понимаю, что всякий раз, когда оскорблял кого-то из-за его расы, то оскорблял Бога, Который создал его таким. Это касается и моих мыслей о них.

— Ты, правда, об этом много думал, Джейк?

— Более того. Однажды несколько лет назад я был в городе возле «Трибьюн». Я поставил сумку на скамью в парке, ожидая автобуса. И тут несколько черных мальчишек схватили ее и убежали. Я помню свои мысли: «Вот вам и черные дети!» Конечно, я тогда был либералом, и гордился тем, что не расист, так что никогда бы не признал, что именно так подумал. Но так было. Печально, что всего несколько недель назад у меня украли велосипед — украл сын белого соседа, и мою почту в многоквартирном доме тоже воровал белый сосед. И я никогда не подумал: «Вот вам и белые!»

— Что сказал твой пастор, когда ты пришел с этим к нему?

— Он сказал, что не задумывался об этом до недавнего времени. Но он верит, что самый большой грех церкви — это молчание. Церкви, верящие в Библию, не встали против рабства, сегрегации и несправедливого отношения. И Бог скорбел об этом. И мы все еще платим за этот грех, даже сами не понимая этого.

— Он действительно это сказал?

140

— Да. Он сказал, что в Америке мы все как бы оторваны от прошлого. Но связь есть: мы связаны с грехами нации, с грехами церкви. Действия нации в отношении черных — это груз, который мы будем нести, пока не покаемся в этом и не объединимся с нашими черными братьями, чтобы все стало на свои места. В церкви мы несем ответственность за то, что сделали и чего не сделали. Грех поступка и грех бездействия. И одна вещь, которую он сказал, просто поразила меня. Он сказал, что годами молился за пробуждение, но потом понял, что пробуждение не настанет, пока церковь не встанет против несправедливости — расовой несправедливости, убийства не рожденных, пренебрежения к старости, и тому подобного. Он прежде думал, что пробуждение настанет независимо от всего этого. Теперь он думает, что мы должны покаяться в этом, прежде чем Бог услышит наши молитвы о пробуждении.

Джейк никогда еще не видел Кларенса таким удивленным.

— Я снова спрашиваю тебя, Кларенс. Ты прощаешь меня за мою часть в этом и за выгоду, которую я извлек из эксплуатации твоих предков?

— Джейк, я не знаю, что сказать. Конечно, я прощаю тебя. Но... ты знаешь, мне никто еще такого не говорил. Я знаю многих белых, включая христиан, и они говорили: «Рабство это плохо, но я не имею с этим ничего общего». Я всегда слышал от них: «Это не моя вина, сам решай свои проблемы, хватит ныть и оставь меня в покое». Я признаю, что это трудно для нас, черных, разобраться с собственной ответственностью и необходимостью в покаянии и прощении, когда чувствуешь, что белые не берут ответственности за то, что делали они.

— Помнишь, мы были у «Исполнителей обетования в Сиэтле»? — спросил Джейк. — Помнишь, когда они попросили встать всех, кто виновен в расизме? Я хотел встать. Бог знает, что я виновен во множестве других вещей. Но я не встал. Конечно, я слышал расистские разговоры, когда был мальчишкой, но не думал, что они повлияли на меня. Я до сих пор не знаю, насколько сильно. Но я многое понял. И если бы у меня снова спросили сегодня, то я бы уже встал.

— Может быть, я бы встал тоже, — сказал Кларенс, — по правде говоря, не думал о своем отношении к азиатам, испанцам и белым, но недавно я стал об этом думать. Расизм есть

141

расизм. Он не течет только по одному руслу. Я вижу любовь моего отца, и это обличает меня. Я вижу расовую нетерпимость, и это ранит меня. Я думаю, мне тоже есть в чем исповедаться. Я обычно отторгал белых, иногда отторгаю и до сих пор.

— Я могу понять, почему, — сказал Джейк.

— Нет, не оправдывай меня. Но мне намного легче сказать тебе это после того, что ты сказал мне. И я тоже хочу тебе сказать, что действительно ценю твою поддержку среди всех этих обвинений.

— Я прежде никогда не был