«Он точно был на такое способен, этот злобный старый ублюдок».

Сабал Завоеватель – первый из Химранов, кто действительно заслужил называться императором. Он умер, когда Арчет была подростком, во время подавления какого-то бунта на восточных окраинах пустыни. Но она помнила, как он поднимал ее, малышку, и какое было выражение на его ястребином лице: словно девочка в его руках – невероятно ценная ваза, которую можно разбить об пол одним быстрым и жестоким движением, пока все отвлеклись.

Много лет спустя она спросила об этом отца, когда скорбь, вызванная смертью матери, выволокла воспоминание из глубин памяти. Но Флараднам и сам был сильно опечален, поэтому обсуждать Сабала – да и любые другие темы – не хотел, отделываясь горькими односложными ответами. «Он бы не посмел, – вот и все, что Арчет удалось вытянуть из него. – Мы были ему нужны – мы всегда и всем были нужны, как и сейчас. Вся эта долбаная династия опирается на нас, как на костыль. И Сабал знал, что я вырвал бы его сраное смертное сердце, если бы он тронул хоть волосок на твоей голове».

Флараднам пережил свое горе и в конце концов задвинул его в дальний угол – или, по крайней мере, научился игнорировать в течение длительного времени, но они так по-настоящему и не обсудили Сабала. Жестокости, случавшиеся на заре Империи, были неразрывно связаны в его сознании со смертью Нантары, и стоило этой теме всплыть в разговоре, как он тотчас переводил беседу в другое русло. И потом, была еще эта «долбаная династия», о которой стоило побеспокоиться – Арчет подросла достаточно, чтобы ее допустили в Совет Капитанов и дали собственную роль в незаметном управлении ихельтетскими делами, которое служило кириатам миссией, средством для достижения иных целей или просто увлечением. Отец снова и снова повторял, что у них есть важные дела.

Так что забудем Сабала Завоевателя, ибо на трон взошел его сын – Джирал I, неуверенный в себе вежливый мальчик, с которым маленькая Арчет играла в пятнашки в садах и коридорах Ан-Монала и во дворце в Ихельтете. Его авторитет владыки был далек от гарантированного. Флараднам и Грашгал потратили десятилетия на подавление узурпаторов, укрепление границ и законов, выковывая из новенькой Империи инструмент, хотя бы отчасти годный для постоянного руководства политикой в регионе, и закаляя его.

А после Джирала I был Сабал II – определенно, реинкарнация деда, жестокого и проницательного, блестящего полководца. В Ан-Монале все вздохнули с облегчением и отступили, дав ему возможность вдосталь помахать мечом.

Потом пришел Акал Великий – наверное, лучший из всех.

И вот настал черед Джирала II. За грехи Арчет он достался ей одной. Иногда она спрашивала себя – как сейчас, – отчего бы не плюнуть на все?

Но старые привычки умирают с трудом.

Она одолела последний поворот коридора с его стенами из молочного, испещренного прожилками камня – в лицо ударили по-настоящему громкие пронзительные вопли, ей едва удалось не вздрогнуть, – и, пройдя под тяжелым мраморным изгибом входной арки, вышла на Выступ Чести.

Участники казни заметили ее прибытие не сразу – все внимание было сосредоточено на деле, и с учетом того, какие звуки издавали осужденные, она могла въехать на боевом коне в полном доспехе и все равно остаться незамеченной. Она насчитала около двадцати человек в общей сложности: палачи и подмастерья в мрачных серо-фиолетовых нарядах своей гильдии, пара судей в мантиях, следящих за исполнением приговора, и несколько аристократов с крепким желудком, которым захотелось выслужиться перед императором.

Палата разоблаченных секретов.

В других обстоятельствах это помещение можно было бы признать блистательным и красиво обустроенным. Выступ Чести был одним из трех тупых мраморных «языков» – Честь, Жертвенность, Мужество, старая триада ценностей ихельтетских конных племен, – которые выдавались из стен закрытого круглого бассейна пятидесяти ярдов в поперечнике через равные промежутки. Солнечный свет падал сквозь искусные отверстия в высоком куполе потолка – мрамор сверкал и блистал там, где его касались лучи. В других местах на стенах мерцали отблески воды, прохладные волнистые узоры из света и тени. Обычно в центре водоема стоял на якоре плот с шатром из редких пород древесины и шелка – личное пристанище императора, куда можно было добраться лишь на лодочке, управляемой шестом, потому что ни один пловец не выжил бы в этих водах.

Но сейчас плот был прочно пришвартован к Выступу Жертвенности, подальше от казни. «Ну да, кому охота испачкать в крови шелковые навесы. Стирай их хоть целую вечность, все равно пятна останутся». А четверо из приговоренных предателей – трое мужчин и женщина – достаточно удалились от Выступа Чести на плотиках для казни и дрейфовали дальше.

Арчет пыталась не смотреть на происходящее. Она сосредоточилась на спине Джирала, чей роскошный императорский плащ, охряно-черный, выделялся на матовом фоне палаческих одежд. Она сдержала дрожь и поклялась себе, что больше никогда не попытается так резко порвать с крином.

– Мой повелитель.

Безнадежно – ее слова потонули в воплях пятого приговоренного, который рвался и метался, пока его пытались приковать к последнему плоту. Арчет вдруг похолодела: этот человек был ей знаком. Хотя под следами плети и раскаленного железа, под маской ужаса, исказившей лицо, было трудно разглядеть…

Она откашлялась – в горле будто застрял комок – и попыталась еще раз, повысив голос:

– Мой повелитель!

Джирал повернулся. Тяжелый шелковый плащ скользнул по мраморному полу. Красивые черты императора слегка затуманились, лоб был нахмурен, как у человека, вынужденного разбираться в бухгалтерских книгах, хоть и не испытывающего особой любви к этому делу. Но в голосе не было напряжения. Он привык к подобным зрелищам.

– Арчет, вот и ты. Мне сказали, что ты скоро прибудешь. Но – как видишь – я сейчас немного занят.

– Да, сир. Я вижу.

Последний плот для казни был старым, серым и покореженным из-за многократных погружений; пластины, которыми к нему крепились кандалы, покрывала оранжевая, будто лишайник, ржавчина. Плот выглядел – не в первый раз подумала Арчет – щедрым клиновидным куском сыра с плесенью: широкий в верхней части, чтобы голова жертвы торчала в паре футов над водой, а в нижней суженный, чтобы скованные и кровоточащие ноги оставались погруженными в воду.

Обитатели бассейна были умны – Махмаль Шанта клялся, что однажды видел, как они использовали тактику заманивания, охотясь на тюленят у пляжей Ханлиагской Россыпи, – и они знали, что звук подводных гонгов свидетельствует о начале казни. Уже утром должны были проникнуть сюда через узкие отверстия в основании Палаты и с той поры ждали где-то под поверхностью воды.

Они должны были изголодаться к тому моменту, как первая доска упала в воду.

И Арчет поняла, что больше не может бороться с порочным желанием, не может отводить взгляд. Она посмотрела на воду – туда, где уже плавали четыре доски с их жутким, вопящим, красным и скользким, извивающимся грузом.