письмо, написанное мною 12/25 ноября, вскоре после возвращения в Гвардейскую батарею. В нем описывается, как я великолепно добрался до Киева: в Могилеве с помощью английского офицера, с которым я познакомился в дороге, мне удалось получить место в штабном вагоне. Остальная часть путешествия прошла значительно менее приятно и быстро – в вагоне с выбитыми стеклами; тем не менее мне удалось устроиться лучше многих других пассажиров, так как я заранее, пока поезд еще только собирали на запасных путях, занял место на верхней багажной полке. Забираться в вагон, естественно, пришлось через окно. Несмотря на некоторое количество дорожных происшествий – как, например, опрокинутый мне на ногу чайник с кипятком (сапог спас меня) или лавину чемоданов со сломанной багажной полки, которые чуть было не погребли под собой одного из пассажиров, а также нередкие драки между раздраженными путешественниками, до батареи я добрался целым и невредимым.

Тем временем мама получила разрешение навестить Красновых в их петроградской квартире. В дневнике она записала:

«6-го [19] н[оября]. Сегодня ездила в город… [мама описывает, как ей удалось получить немного денег со своего банковского счета] Навестила Лидушу [госпожу Краснову]. Бедняжки живут как на углях – в Смольном обещают освободить их, но все время откладывают. В настоящий момент назначено завтра утром в пять. Вчера их опять возили на допрос – я ужасно боюсь, что если их освободят, то могут убрать в дороге, как произошло с несчастным Петром Петровичем [Карачан, артиллерийский генерал, был убит]. Каждый раз, когда звонят в дверь, Лидуша вздрагивает, ожидая новых несчастий. Да еще страшно за момент их отъезда – опять соберется дикая толпа, как в Гатчине. Возле дома слоняются красногвардейцы, похожие на хулиганов. Я вновь оценила свою форму сестры милосердия – в любой толпе дадут дорогу, всегда помогут войти в трамвай. Сегодня целая группа свирепых «товарищей» защищала меня в давке, потребовала, чтобы кондуктор выдал мне сдачу, а на остановке осторожно помогла мне сойти, передавая картофелины через головы остальных. И эти же самые добродушные люди накануне убивали юнкеров, швыряли их в воду, мучили и избивали – судя по тому, что рассказывали в трамвае».

В конце концов красное командование выпустило Красновых. Насколько я понимаю, сильное влияние на это благоприятное для генерала решение оказал тот факт, что он подчинялся прямым личным приказам Керенского, который в то время все еще мог считаться законным главнокомандующим. События в гатчинском дворце, где мы некоторое время держали Троцкого и Муравьева на третьем этаже, но потом отпустили, тоже сыграли свою роль – красные в какой-то степени ощущали себя должниками.

Вместе с только что упомянутым моим письмом от 12/25 ноября к маминому дневнику приложены письма генерала Краснова от 13/26 и его жены от 14/27 ноября. Оба письма отправлены из небольшого городка Великие Луки под Псковом, к югу от Петрограда, где они вновь присоединились к остаткам рассеянного и уже полностью деморализованного III конного корпуса. Генерал писал: «…как вы перенесли эту бурю, этот ужасный смерч, который вырывает с корнем старые дубы, ломает сильные деревья в расцвете сил и после которого поднимаются вновь только слабые камыши и гордо выплывают на поверхность в хаосе тьмы и беззакония пошлые натуры? Как милый юноша, Григорий Порфирьевич? Как он вернулся в свою батарею и что ждало его там?..»

На самом деле буря только начиналась.

Глава 5

Борьба с красными на Дону под началом атамана Каледина

Гвардейская батарея возвращается на Дон

Батарея наша на тот момент была отведена с позиций на реке Стоход и состояла в армейском резерве Юго-Западного фронта. Она часто переезжала из одной украинской деревни в другую.

Боевой дух солдат батареи очень упал и с течением времени становился все хуже и хуже. На какое-то время настроение поднялось, когда в начале декабря 1917 г. (по старому стилю) до нас дошли вести о том, что антибольшевистское казачье правительство Дона, возглавляемое атаманом Донского казачьего войска генералом Калединым[47], приняло решение отозвать домой все казачьи части. Больше не было смысла держать их на австро-германском фронте, который к этому моменту полностью рассыпался. Большая часть пехоты разбежалась по домам; большевистское правительство, прочно обосновавшееся в Москве и Петрограде, вело переговоры с противником о сепаратном мире. Очевидно, казаки не могли продолжать борьбу в одиночку.

После этого Казачья гвардейская бригада сконцентрировалась в районе Шепетовки (карта Б), большого железнодорожного узла, и погрузилась в эшелоны. Наша батарея оказалась в двух или трех эшелонах вместе с несколькими эскадронами лейб-гвардии Атаманского полка в каждом. Они постоянно держали на локомотивах пулеметные расчеты с офицером; такие же посты оборудовали на задних платформах. Все были в постоянной готовности к тревоге. Революционные волнения на Украине, которую нам предстояло пересечь с запада на восток, делали подобные предосторожности необходимыми.

Кажется, нам потребовалось почти две недели, чтобы преодолеть около восьмисот миль до донской столицы Новочеркасска (см. карты А и Д). Время от времени нам, чтобы добиться замены локомотива на какой-нибудь станции, приходилось угрожать силой – огромное большинство железнодорожных рабочих с энтузиазмом поддерживало большевиков. Аишь изредка нам попадались небольшие группки украинских националистов, не игравшие в развитии событий никакой существенной роли.

Мы старались избегать больших украинских городов, таких как Киев и Екатеринослав (в настоящее время Днепропетровск), где численность рабочего класса, настроенного решительно пробольшевистски, была значительна. По этой причине мы пересекли Днепр по Кичкасскому мосту несколько южнее Екатеринослава. Однако так случилось, что именно здесь нам с трудом удалось избежать катастрофы.

Однажды утром меня разбудило резкое торможение и падение скорости нашего состава; затем со стороны локомотива донеслась длинная пулеметная очередь. Состав резко дернулся и двинулся назад, но оказалось, что наш вагон сошел с рельсов – он чуть сдвинулся, медленно переваливаясь через каждую шпалу, и встал окончательно. Мы все высыпали из вагона – узнать, что произошло. Состав стоял на высокой изогнутой насыпи над морем плотного утреннего тумана, в котором тонули и основание насыпи, и окрестные поля. Прямо перед локомотивом в тумане угадывалась громада большого моста.

Когда поднялось солнце и туман рассеялся, мы обнаружили, что поезд стоит на необычно высокой насыпи; позже нам сказали, что в то время это была самая высокая железнодорожная насыпь во всей Южной России. Дорога подходила по ней к Кичкасскому мосту через Днепр, довольно широкий в этом месте, по плавной дуге. На противоположном (левом) берегу располагалась железнодорожная станция.

Местные украинские большевики, предупрежденные о нашем приближении, попытались свести наши