Иеремия, казалось, не удивился:

— Я сразу понял, что за этим таинственным несчастьем скрывается нечто большее, когда увидел вот это. - Он приподнял правую руку Алена и повернул ее так, что стала видна узкая, уже начавшая затягиваться рана на предплечье. — Это не могло возникнуть при столкновении. Кто-то явно ударил его ножом до того, как он очутился под колесами.

— Но что он так поздно, да еще в такую погоду делал на улице? Шел к пациенту? — спросил Трелоней.

Аморе протянула Иеремии листок бумаги:

— Перед уходом мастер Риджуэй сказал, что получил записку. Он решил, что она от вас.

Пока иезуит тщательно изучал записку, судья с растущим интересом рассматривал молодую женщину. Сначала он не обратил на нее внимания, но теперь, когда она стояла перед ним, узнал. Он видел ее при дворе — в роскошном наряде, увешанную драгоценностями, любовницу короля — и сейчас был столь же поражен ее безыскусным изяществом, сколь и ее готовностью помочь. Сэру Орландо нетрудно было догадаться, что Фоконе ее духовник и что она, вероятно, нередко тайно навещала его.

— Записка — коварная ловушка, — сказал пораженный Иеремия. — Кто-то пытался подделать мою руку.

Судья взял бумагу и, наморщив лоб, рассмотрел.

— Не связано ли это с нашим убийцей? — размышлял он. — Может быть, ему известно, что вы ищете его.

— Я тоже так думаю, — согласился Иеремия, бросив тревожный взгляд на Алена, который по-прежнему не шевелился. — Но почему пытались расправиться с ним? Ибо то, что покушение планировалось именно на него, доказывает фальшивая записка. Он же ничего не знает! Так почему же? Почему он, а не я?

Сэр Орландо не знал, что ответить, Для него покушение на цирюльника также оставалось загадкой.

— Если позволите, я зайду завтра узнать, как у него дела, — вместо этого проговорил он, перед тем как проститься.

Иеремия решил осторожно перенести раненого на кровать, где ему будет удобнее. Помощники бережно подняли его по ступеням на второй этаж. Священник заботливо укрыл Алена. Взгляд его упал на бледное лицо Аморе. С усталой улыбкой он обратился к молодому человеку, стоявшему рядом с ней:

— Бреандан, позаботься о нашей гостье. Пусть она немного отдохнет в моей комнате. Побудь с ней, пока она не оправится от испуга.

Бреандан бережно поддерживал ее на узкой лестнице, ведущей на третий этаж. Теперь, когда напряжение ослабло, Аморе чувствовала, что ее ноги стали как ватные. Кровь, раны, мучительное дыхание раненого глубоко потрясли ее, тем более что всего за несколько часов до страшных событий она дружески обнимала человека, теперь лежавшего внизу при смерти. Она расплакалась и прижалась к Бреандану.

— Кто же устроил весь этот ужас? Кто мог причинить такое зло человеку, который никому не сделал ничего плохого?

— Откуда же нам знать? — тихо ответил Бреандан.

Смысл его слов дошел до нее не сразу.

— Что ты имеешь в виду? — растерянно спросила она.

— Откуда же нам знать, действительно ли мастер Риджуэй никому не сделал ничего плохого? Уж конечно, его пытались убить не без причины.

— Ты всех считаешь плохими, Бреандан. Но ты ошибаешься. Мастер Риджуэй хороший и порядочный человек. И он пустил тебя в свой дом, не требуя ничего взамен.

Обнимавшие ее руки напряглись. Озлобленность и недоверчивость глубоко засели в нем, влияли на его чувства и мысли и мешали ему относиться к другим людям без предубеждения.

— Он тебе нравится, разве нет? — ревниво спросил Бреандан.

— Да, он верный друг. Он всегда помогал нам видеться, даже против воли патера Блэкшо. Я всем сердцем желаю, чтобы он остался жив.

Она опустила голову ему на плечо и почувствовала, что он слегка расслабился. Жаль, но ей не удается растопить его глубокую внутреннюю неуверенность, усиливавшую недоступность и подозрительность. Он, должно быть, рано утратил способность верить другим. Но если она не может стереть из его памяти ужасы прошлого, то хотя бы попытается дать ему счастье в настоящем.

— Пойдем, — наконец сказал Бреандан. — Ты должна отдохнуть. Патер прав. В твоем положении ты не должна слишком волноваться.

Он помог снять ей корсаж и юбку, затем сам разделся до рубашки и лег рядом с ней на кровать. Прижавшись друг к другу, они заснули до утра. Ночной сторож на улице выкрикнул пятый час, когда Аморе быстро поднялась.

— Я посмотрю, не нужно ли чего патеру Блэкшо, — сказала она.

Бреандан снова исполнил обязанности служанки и проводил ее на кухню. Разведя по просьбе Аморе огонь и вскипятив воду, он с изумлением смотрел, как ловко она заваривает чай в глазурованной керамической чашке.

— Королева любит чай. Поэтому я часто видела, как его готовят, — объяснила Аморе. — Как видишь, не все благородные дамы беспомощны без прислуги.

Грея окоченевшие руки о горячую чашку, она поднялась на второй этаж и тихонько поскреблась в дверь мастера Риджуэя, как это было принято при дворе. Ни звука. Опасаясь худшего, она вошла и вгляделась в полумрак. Только огонь из камина отбрасывал тревожный призрачный свет на больного и застывшую фигуру на полу. Патер Блэкшо стоял на коленях, скрестив руки на груди, глаза его были полуоткрыты. Свеча на столе, должно быть, догорела уже давно, но он этого не заметил. Конечно же, он всю ночь провел в молитве.

Аморе подошла к нему и робко сказала:

— Патер, как он? Он ведь не...

Иеремия поднял на нее глаза и покачал головой:

— Нет, он жив. Его состояние не изменилось.

С усилием, выдававшим его усталость и внутреннюю муку, он поднялся. Он как будто постарел на несколько лет. Пытаясь подбодрить его, Аморе протянула ему чашку чаю. Тонкие губы Иеремии тронула признательная улыбка.

— Благодарю вас. Вы действительно знаете мои тайные слабости, и вам известно, что ничто меня так не укрепляет, как китайский чай. Что бы я без вас делал!

Аморе повернулась к кровати и всмотрелась в запавшее лицо больного. В его неподвижности было что-то от призрака. Казалось, жизнь уже не теплится в нем.

Иеремия угадал ее мысли и с болью сказал:

— Он в глубоком обмороке, из которого, может быть, никогда не выйдет.

Уныние в его голосе натолкнулось на ее сопротивление.

— Но ведь надежда есть!

— Надежда есть всегда, пока больной дышит, а его сердце бьется. Но я ничего не могу сделать, чтобы поддержать его в борьбе со смертью.

Иеремия устало опустился на сундук и потер воспаленные глаза. На душе у него было очень тяжело. Между ними была такая тесная связь, что Аморе каждой клеточкой своего тела ощущала его страдание.

С горечью она смотрела на его согнутую спину. Ей очень хотелось обнять его, прижать к себе, чтобы утешить, но она знала — он никому не позволял подобных нежностей, даже ей. И она мягко сказала: