Он и не заметил, что они уже шли по улице.

— Ничего, ничего, дочка. — И вдруг резко остановился: — Наташка где?!

— В яслях на круглосуточном. Я писала тебе.

Вот оно, вот!.. У него есть дочь, есть внучка. Он знает, зачем и ради кого будет продолжать жить на земле. В этом, в заботах о дочери и внучке, его святой долг, его цель и смысл жизни. Бог даст, Клавдия подарит ему и внука, и он заменит сына, и Антипов отдаст ему свой опыт, все, что знает и умеет сам. Нет, он не бобыль! Он соединяет в себе и отца, и мать и дедушку с бабушкой...

— Взять ее надо, — сказал.

— Почему?

— Поедем все домой, в Ленинград. Нагостевались, выходит, на Урале. Татьяна что пишет?

— А она... — Клава замолчала испуганно.

— Ну?

— От нее давно нет писем...

— Как то есть нет?! Ты же писала...

— Прости.

— Так, значит, — вздохнул он. — А я там радуюсь, что все хорошо в нашей семье складывается... А тут... Давно нет писем?

— Месяца четыре.

— Хорошо, нечего сказать. Лучше некуда.

— Напишет, — проговорила Клава не очень уверенно. — Если бы что случилось, сообщили бы...

— Если бы да кабы!

Он быстро пошел вперед, не оглядываясь на Клаву. Она с трудом поспевала за ним.

* * *

Могила жены оставалась заботой Антипова. Пока не разъехались эвакуированные ленинградцы, за нею присмотрят, он не сомневался, а потом что?..

И тогда он вспомнил про бабку Таисию.

Она встретила его приветливо, пригласила выпить чайку.

— Больше угостить нечем, — сказала, как бы извиняясь.

— Спасибо, — поблагодарил Антипов, оглядывая комнату, густо и терпко пропахшую травами. Пучки ее были развешаны по стенкам, у потолка.

— Хозяин — барин, — недовольно проговорила бабка Таисия, тоже со вниманием и пристрастием приглядываясь к гостю.

— Я к вам с просьбой...

— Знаю. — Она перекрестилась, шевеля губами. — У Павлычевых тоже никого не осталось. Храню, храню их могилку, а ты как же думал? Живой сам о себе может позаботиться, о мертвом бывает некому. Поезжай с богом и не беспокойся. В чистоте и аккуратности будет твоя могила. — Она быстро стрельнула глазами в Антипова, однако он не обратил внимания на ее слова. — А ты у себя в Ленинграде отыщи, сделай милость, ничейную могилу и позаботься о ней. Там у вас, должно, нынче много ничейных... — Она еще перекрестилась, пробормотав: — Сделай, господи, так, чтобы земля была им мягкой постелью... — И вздохнула. — Так-то все, кто помер, заботу живых поимеют и любовь людскую неоскудевающую. Сказано же: «Возлюби ближняго твоего, как самого себя...» Все люди и веры любой — наши ближние. Ну, да ты не веришь в господа бога... И не верь, не верь! У всякого своя вера, у всякого свой бог в душе, потому не осуждаю. Ты присядь, присядь на минутку.

Антипов сел. Не было, оказывается, в бабке Таисии ничего от гадалки-побирухи, каких он повидал в жизни.

— Курить у меня можно, — догадалась она, лукаво усмехаясь. — Меня угостишь папиросой, и я закурю.

— Пожалуйста, ради бога! — виновато сказал Антипов, доставая папиросы.

— Видишь, ненароком и бога вспомнил. — Она закурила с удовольствием. — Э-хе-хе!.. Вот на образа, замечаю, смотришь. Посмотри, полюбуйся. Людьми и с людей же писаны они, потому как человек — он и есть бог и спаситель. А что женщины, бабы, ко мне гадать идут, судьбу свою узнать желают, нам ли с тобой судить их за то, подумай!..

— Я не сужу, — смущенно возразил Антипов.

— А судил, судил! Жену, царство ей небесное, ругал. И не перечь, знаю. Скажу тебе так: бабе что? Ей покою хочется, чтобы все хорошо и ладком было, чтобы сын ли, муж ли прежде нее не ушел на тот свет. Ведомо, ведомо ей, что все уйдут. А пусть, думает, я наперед, после они... Твоя-то за невестку душой болела. За себя — нет! Она еще приходила, травы я ей давала, да все равно не помогло. И нельзя было помочь, болезнь такая. Доктора говорили тебе?

— Говорили.

— От трав моих, не подумай, вреда не было. Боль от них тише делается, а вреда нет. — Она выкурила папиросу, сильно, по-мужски вдавила окурок в пепельницу, которую незаметно как-то поставила на стол. — Женщина она была добрая, ласковая. Да ведь злые ко мне и не приходят. Они о себе заботу имеют, а я таким не помощница. Небось думаешь, что людей обманываю, сказки им рассказываю, чтобы самой прожить в безмятежности...

— Я так не думаю, — искренне сказал Антипов.

— И слава богу, коли не врешь. Когда человек покоя ищет, он его обрящет. Один в стакане с вином, другой и в смерти грешной... А откуда мне знать, к чему бы там во́роны снятся или собаки? Снятся и снятся, а я говорю — к добру, к радости! Солгу маленько для успокоения человеческого, потом у бога прощения попрошу... Ты, если не жаль, оставь мне несколько папиросочек. Душистые они больно, вкусные.

— Возьмите все, — с радостью согласился Антипов.

— Все не надо.

— У меня есть.

— Есть, да не в кармане. — Она взяла из пачки три папиросы. — Мне и хватит пока. Я редко курю. Может, хороший человек заглянет, угощу.

— Могилу вам когда можно будет показать? — спросил Антипов, поднимаясь. Отчего-то ему было совестно, и он спешил уйти.

— А чего ее показывать? Сама знаю не хуже твоего. В третьем ряде под кривой сосной. Красный столбик и звездочка. Да ведь там и написано.

«А я не заметил кривой сосны!» — подумал Антипов.

— Я оставлю вам немного денег, а потом присылать буду... — Он полез в карман за бумажником.

— Окстись! — прикрикнула бабка Таисия сердито. — Не понял. Ничего не понял!.. — Она укоризненно покачала головой. — Не вразумила, значит, не сумела. Ну, бог