Невозможно было представить, что человеческое существо способно не только высидеть внутри этого пыточного орудия несколько часов, но и участвовать в бою, направляя движения своего доспеха, ведя огонь, рассчитывая траекторию, корректируя курс…

«Господи милосердный, – подумал Гримберт, ерзая в кресле, – должно быть, это доспех какого-то монашествующего ордена, рыцари которого привыкли усмирять плоть при помощи подобных варварских экзекуций. Уму непостижимо, что кто-то по доброй воле может принять на себя такую муку. А уж что ощущаешь во время тряски, двигаясь маршем на полных оборотах, и представлять не хочется…

Ему доводилось слышать об одном рыцаре-монахе из Ордена Камиллианцев, который практиковал нечто подобное. Нарочно сделал свою бронекапсулу тесной и неудобной, вроде монашеской кельи, кресло же его было из неошкуренных досок с заклепками, которые сквозь грубый гамбезон из мешковины оставляли на коже кровавые язвы. Но и этого ему было мало. Одержимый желанием очистить дух через умерщвление плоти, он приказал монастырскому кузнецу приклепать ко внутренностям бронекапсулы множество небольших острых шипов. Так, чтобы при всяком движении сидящего внутри они впивались в тело, нанося неглубокие, однако болезненные раны.

Идея была хороша, одно время Орден Камиллианцев даже обсуждал возможность сделать ее общеупотребительной для всех рыцарей-монахов, однако после вынужден был отвергнуть, хоть и с сожалением. Причиной тому был случай. Дружина монахов-рыцарей, в которую входил и незадачливый усмиритель плоти, получила приказ двигаться на предельной скорости на юг по Домициевой дороге[33] с тем, чтобы настичь на перевале Коль-де-Монженевр отступающую лангобардскую банду и с ходу вступить в бой, захватив противника врасплох. Домициевая дорога во все времена пребывала в отвратительном состоянии, ухабов на ней было больше, чем чертей в аду, оттого даже обладатели доспехов с превосходной подвеской не раз жаловались на ужасающую тряску, возникающую на долгих маршах.

Даже в обычной бронекапсуле такая тряска могла превратить рыцаря на долгое время в набитый стенающими костями мешок, однако в сочетании с подбитыми изнутри шипами эффект оказался даже более разительным. Говорят, оруженосцам Ордена пришлось потратить половину дня и извести до черта ветоши, чтобы вычистить из доспеха то, во что превратился его владелец – окровавленную медузу в лохмотьях монашеской рясы.

Плевать, подумал Гримберт. По крайней мере он не взорвался на установленной сбежавшим предыдущим хозяином самодельной мине, а это уже неплохо. Жесткое кресло он как-нибудь потерпит. Как терпел маркграфский мраморный трон в Турине, тоже не очень-то милосердный по части седалищных частей. Черт возьми, потерпит – даже если из него будут торчать раскаленные гвозди! Только бы удалось разжечь искру в механическом сердце, запустить реактор и не сжечь при этом собственный мозг. Все прочие неудобства он согласен был рассматривать как не заслуживающие внимания и ничтожные.

Разжечь искру.

С замирающим в груди дыханием он склонился над панелью управления и начал ощупывать приборы кончиками подрагивающих от волнения пальцев. «Точно набожный паломник, приникший к древней святыне, – подумал он, скривив губы. – Алчный фанатик, благоговейно приникающий к священному камню в попытке понять сакральный смысл изваянных на нем изображений и письмен… Неважно».

Приборная доска была устроена непривычно и чудно, пальцы то и дело замирали в воздухе, наткнувшись на непривычную деталь в виде очередной кнопки, тумблера или верньера. В кабине царил холод, приборная панель и подавно на ощупь походила на кусок льда, а кнопки, тумблеры и верньеры – на вкрапления из острого камня причудливо правильной формы. От соприкосновения с ними пальцы быстро зябли, но отогревать их не хватало терпения, он лишь остервенело дышал на них, чтобы вернуть хоть какую-то чувствительность, и вновь приникал к панели.

Сейчас, сейчас, сейчас…

Дьявольщина. Пятью минутами позже, изнывая от бессилия, он вынужден был признать, что эта задачка, может, не такого уж ерундового свойства, как ему думалось прежде. Приборы управления, которыми во множестве была усеяна доска, оказались ему незнакомы, а их сочетания не пробуждали никаких ассоциаций. Он раз за разом ощупывал похожие на ледяные драгоценности кнопки, пытаясь понять их назначение и смысл, но безо всякого толку. Доспех не реагировал на их нажатия, сохраняя холодную сосредоточенность большого и мертвого организма.

Нейроштифты он нащупал почти сразу – те свисали гроздью на гибком кабеле, насмешливо дребезжа, когда он задевал их головой. Совсем не такие изящные, как те, что соединяли его когда-то с могущественным «Золотым Туром», они были похожи на грубо выкованные сапожные гвозди, которые ему предстояло вонзить в отверстия на своем черепе. Он сделает это – непременно сделает, – но позже, когда заведет двигатель и проверит работоспособность управляющих систем. Бессмысленно вставлять нейроштифты, пока доспех холоден и мертв. Это то же самое, что пытаться соединиться пуповиной с мертвецом. Надо завести реактор, пробудить в доспехе пульсирующую радиационную искру, которая наполнит силой его члены, побежит по стальным жилам гудящей энергией – и вот тогда…

Завести реактор. Ерундовая задача для рыцаря, который за долгие годы срастается со своими доспехами настолько, что ощущает их лучше собственного тела. И почти невыполнимая для самозваного захватчика, который вторгся в чужую собственность, не зная ровным счетом ничего о ее устройстве.

Он попробовал нажимать кнопки в сочетании друг с другом и в последовательностях, которые диктовала ему интуиция – тоже безо всякого толку. Рыцарь не пробуждался от сна, приборная панель под его пальцами оставалась мертва и холодна, не реагируя на его прикосновения. Ни писка пробудившихся приборов, ни потрескивания динамиков, ни даже знакомого гула бортовой энергетической сети. Доспех не считал нужным реагировать на прикосновения захватчика, вне зависимости от того, какими они были, спокойными и выверенными или отчаянными и поспешными.

Он воображал, что достаточно будет возложить руки на приборную панель, как та с готовностью откликнется призывным писком, спеша пробудить спящего во льду великана. Этот великан проспал достаточно много лет в проклятой стране гор и ледников, чтобы соскучиться по хозяину. «Я стану ему хорошим хозяином, – мысленно поклялся Гримберт. – Заботливым, чутким и осторожным. Лучшим хозяином из всех, которых только может желать себе брошенный предыдущим владельцем доспех. Корпусу недолго останется хранить презренную серость, как у домашней скотины или невыкрашенной стены. Дай только добраться до города – я скуплю самые лучшие и яркие в Салуццо краски, украсив свой доспех пламенеющей ливреей, роскошной, как у герцогов. И на этой ливрее в самом скором времени заблестят миниатюрными орденами сигнумы выигранных поединков и битв…»

Доспех не спешил принимать его милость. Напротив, хранил ледяное спокойствие, невозмутимо наблюдая за тем, как Гримберт своими прикосновениями пытается пробудить к жизни приборы управления. Прикосновения эти сперва были осторожными и неуверенными, как у неумелого любовника, потом раздраженными и поспешными, как у брошенного мужа, а после – уставшими и равнодушными, как у старого скопца.