Тщетно. Доспех оставался мертв и недвижим.

* * *

«Захватчик, – подумал Гримберт. – Для этого доспеха я не новый хозяин, милостиво даровавший жизнь, а бесцеремонно вторгшийся захватчик. Что-то вроде плотоядного насекомого, возящегося внутри бронированной груди. И он явно не собирается облегчить мне задачу…»

Машина не оживала, ощутив тепло человеческого тела, которого долгое время была лишена. Кнопки оставались ледяными, тумблеры норовили отщипнуть лоскуты кожи от его обмороженных быстро теряющих чувствительность пальцев. Приборная панель оставалась холодной могильной плитой, по которой он тщетно водил руками, не ощущая ничего, кроме твердых граней и холодного прикосновения стали. Дьявол. Даже будь все эти кнопки снабжены надписями, те были бы для него так же бесполезны, как если бы были написаны арабской вязью.

«Я словно ощупываю мертвеца, – подумал Гримберт. – Только состоящего не из плоти и костей, а из стали и пластика. Пытаюсь пробудить жизнь в том, что умерло давным-давно. Точно начитавшийся еретических трудов самоуверенный некромант, выкопавший из земли несвежее тело и уверенный, что жалкие запретные технологии, кусочки которых он успел украсть или позаимствовать, смогут вернуть мертвеца к жизни».

Гримберт стиснул руки в кулаки, борясь с желанием завыть по-собачьи.

Ничего удивительного. Даже зеленый оруженосец с ходу мог бы назвать две дюжины причин, по которым простоявший годы без ремонта и обслуживания доспех превратился в никчемную стальную статую. Причем причин достаточно существенных, для решения которых не хватит не только его собственных познаний в рыцарском устройстве, но и кузнеца из ближайшей кузни.

Дьявол. Дьявол. Дьявол.

Гримберт подавил желание выместить раздражение и досаду на безвинных приборах при помощи кулаков. В его положении это не принесет ни пользы, ни облегчения, лишь съест еще одну кроху из небогатого запаса его сил, а то и переломает ставшие хрупкими кости в его пальцах. Забудь про гнев, Паук, сейчас ты как никогда должен быть спокоен и рассудителен.

Гримберт скорчился в бронекапсуле, пытаясь равномерным дыханием вернуть рассудку спокойную сосредоточенность вычислительной машины.

Чтобы пробудить доспех, нужно пробудить реактор, это большое и сложно устроенное сердце. Допустим, топливо в бортовом реакторе не деградировало за все это долгое время, превратившись в ядовитую похлебку из разнообразных трансуранидов и изотопов. Допустим, не вытекло сквозь бреши, превратив бронекапсулу доспеха в камеру смертников, внутри которой жесткое излучение в считаные мгновения сожрет с потрохами каждого самоуверенного гостя. Допустим…

Черт. Гримберт беззвучно застонал, впившись пальцами в край приборной доски. Довольно. Просто допустим, что реактор цел и функционирует, потому что иначе ему остается только выпасть из кабины, найти достаточно твердый и острый обломок камня, после чего проломить себе голову… Чтобы разжечь в реакторе жизнь, мало нажать одну кнопку. Будучи сложным устройством, способным вырабатывать испепеляющее море энергии, приводящее в движение многотонную махину, реактор в то же время сам требует энергии, чтобы запитать свои многочисленные подсистемы – защитные, охлаждающие, регулирующие… Кроме того, энергия нужна самой приборной доске, которая протрубит сигнал к пробуждению для реактора.

Это значит, что внутри доспеха должен быть вспомогательный источник энергии. Что-то, что способно дать хотя бы небольшую искру, но такую, которая даст силы реактору. Черт. Ему не приходилось задумываться об этом много лет. Внутри груди у «Золотого Тура» покоилась капсула литий-титанатного аккумулятора. Сама размером с небольшую сторожевую башенку, она хранила в себе заряд в десять мегаватт-часов, которого было достаточно, чтоб запустить бортовой реактор в любой миг. Но здесь…

Гримберт скрипнул зубами. Здесь тоже должно быть вместилище энергии, и неважно, в каком виде – аккумулятор, конденсатор, ионистор, твердотельный накопитель, хоть что-нибудь…

Он вдруг вспомнил «Предрассветного Убийцу», свой первый доспех. Там, конечно, не было литий-титанатного аккумулятора – слишком архаичное устройство. Но был небольшой вспомогательный двигатель на дизельном топливе, который служил тем же целям – дать рыцарскому доспеху первичный заряд энергии, необходимый для оживления его громоздкого сердца. Может, и здесь устроено так же?..

Руки Гримберта вновь принялись слепо шарить по приборной панели, нажимая кнопки, которые прежде уже нажимали немыслимое количество раз. Если двигатель в самом деле есть, он найдет его, да только…

«Да только все это впустую, – подумал он, ощущая, как его собственные потроха превращаются в скопление склеенных морозом стальных фрагментов, более не являющихся единым механизмом. – Если вспомогательный двигатель и есть, он давно не функционирует. Топливо за долгие годы разложилось на фракции и испарилось, цилиндры покрыты льдом, передаточные валы съела ржавчина.

Ему не завести доспех. Тщетно. Серый рыцарь, который долгие годы простоял в Альбах, безучастно наблюдая за заснеженными горами, и сам выглядящий одной из них, был мертвым рыцарем.

Гримберт обмяк в неудобном кресле, не замечая ни острых углов, ни мороза, который с готовностью впился своими мелкими зубами плотоядного падальщика в незащищенную плоть.

Он знал, что не сможет оживить доспех. Знал еще в Бра, едва лишь только услышал во «Вдове Палача» про странную находку одного из горных проводников под Бледным Пальцем. Уже тогда опыт и разум подсказали ему, что должен был понимать даже последний оруженосец Туринского рыцарского знамени, годный лишь на то, чтоб полировать ветошью броню. Шанс оживить этого великана ничтожен, в каких системах исчисления ни смотри и каким запасом оптимизма ни располагай.

Он и сам знал это. С самого начала. Еще до того, как постучал в дверь Берхарда Однорукого. Надо быть безумцем, чтоб устремиться в ледяную пасть Альб в надежде вырвать у судьбы подобный приз. Его вероятность определяется столькими нолями после запятой, что с тем же успехом можно уповать на сошествие Божественного Огня или явление Святого Михаила с пылающим мечом.

«Но я все равно пошел, – подумал Гримберт, бессмысленно водя замерзающими пальцами по мертвой поверхности приборной доски. – Уверив себя в том, что это часть моего нового плана. Хитроумного и неожиданного, из числа тех, которые когда-то заслужили мне славу Туринского Паука.

Вот только никакого плана на самом деле не было, пора признаться в этом хотя бы самому себе. Было отчаянье нищего калеки, который превыше побоев и голода устал терпеть муки беспросветного существования. Была глухая злость, безоглядно толкавшая меня вперед, злость, унять которую я был бессилен. Была надежда, дребезжащая в душе, никчемная и беспомощная сама по себе. А план… Плана не было».

Самоубийственная авантюра – вот чем был его дерзкий поход в сердце Альб. Жалкой выходкой слепого безумца, которой он пытался продлить иллюзию, будто еще способен быть движущей силой в этом мире, сожравшем Гримберта Туринского с безучастностью голодной кобры. Жестом отчаянья, в который он вложил последние запасы сил – лишь бы не сознавать свою беспомощность, влача жалкое существование нищего слепца.