А однажды очередной бессонной ночью по бортовому времени ему вдруг пришла в голову мысль: каковы на вкус человеческие мозги и человеческая плоть? Она возникла внезапно, хлестко, ожгла словно ударом бича. Георгий Николаевич даже замер, ожидая, что мысль уйдет так же, как и пришла: мало ли чего человеку может подуматься? Но она осталась навсегда. Он теперь постоянно ощущал ее свербящее присутствие в голове. Вроде и не на поверхности сознания, но рядом, плавает, зыбкие волны на поверхности оставляет, стоит чуть отвлечься, и вот она – во всей ужасающей откровенности. На что похож этот вкус? Хороши ли мозги в сыром виде или вареном?

Вопросы, вопросы, на которые он не имел шанса получить ответы. Хотя почему бы и нет? Всякое может случиться на корабле. Вдруг ему выпадет шанс удовлетворить свою жажду? А в том, что это именно жажда, Георгий Николаевич убеждался с каждым днем. Она не отпускала, становилась сильнее, навязчивее.

Все, что осталось на Земле, словно покрылось слоем ржавчины, плесени. Ему не хотелось чтобы прошлая жизнь хоть чем-то напоминала о себе. А когда все же напоминала – редкими разговорами в кают-компании, еще более редкими радиограммами да вывешенными для приличия в спальном закутке плакатами и фотографиями, то он чувствовал нечто сродни зубной боли. Ничего нелепее его собственной жизни ему не представлялось.

– Георгий Николаевич, – Мартынов взял его под локоть, – хотел спросить – почему вы не отправляете радиограммы родным? Это, конечно, не совсем мое дело, но связь с семьей помогает преодолеть любые трудности полета. Уж вы-то, опытный космист, сами знаете.

Багряк не сразу понял – о чем говорит командир. Родные? Семья? Радиограммы? Он чуть не ляпнул, что не имеет ни родных, ни семьи, ни даже друзей, с которыми ему бы взбрело в голову обмениваться радиограммами. Но сдержался. Лишь пробормотал: да, конечно же, всенепременно, он закрутился с профилактикой движителя, сейчас придет к себе и черканет пару строчек любимой жене и любимому сыну. Если они у него есть, конечно. Он-то об этом вспомнить точно не может.

– Хорошо, хорошо, Георгий Николаевич, – ответил Борис Сергеевич на его бормотания. – Еще раз простите за напоминание, это я так – по-товарищески.

Странно, но родные, близкие и даже друзья у него все же оказались. В углу были свалены так и не распечатанные радиограммы. Багряк пододвинул к себе мусорную корзину, перебирал серые конвертики с надпечаткой адресата, бросал их обратно. Даже желания не возникло хоть что-то прочитать. Зачем это? К чему?

Сделал слабую попытку вспомнить жену, но висящий на шее квадрат некрогенератора вдруг нагрелся, чуть не обжег, и пока он его прилаживал удобнее, забыл, зачем вытащил и свалил около кровати весь этот ненужный хлам. Отнес к утилизатору и ссыпал в раструб – в закутке должен быть идеальный порядок.

Зоя внимательно следила за Багряком. Это было не так просто из-за его уединенности и нелюдимости. Ей казалось, что после вахты на Фобосе он сильно изменился. Например, стал еще более нелюдимым. Ни с кем почти не разговаривал. Все реже приходил в кают-компанию обедать, а если и приходил, то занимал самый дальний угол стола, хлебал суп, низко наклонившись к тарелке, будто стараясь, чтобы никто его не заметил.

На Зою он не смотрел, в каюту к ней не наведывался. С одной стороны, она чувствовала огромное облегчение, но с другой – ощущала в бездействии Багряка грозное предзнаменование. Он мог сотворить все, что угодно. Тем более под его контролем находился движитель – сердце «Красного космоса». Сделай он с ним что-нибудь, и экспедиция не вернется на Землю. Поэтому при заступлении на вахту Зоя с особым тщанием следила за показаниями датчиков реактора, ионных эмиттеров и прочих модулей движительной установки.

– Хочешь отнять хлеб у Багряка? – хохотнул внимательный Биленкин, заметив ее обостренное внимание к разгонному модулю. – Он не особо жалует тех, кто лезет в его епархию со своим уставом. Или опасаешься, на обратный путь коммуния не хватит?

Зоя отшутилась. Но подозрения в ней укрепились до такой степени, что она решилась проникнуть в царство Багряка и провести там тщательный осмотр. Или, называя вещи своими словами, обыск. Поэтому, дождавшись появления в кают-компании Георгия Николаевича, она быстро доела суп, отказалась от каши и почти бегом отправилась в движительный модуль.

Закуток Георгия Николаевича оказался просторнее, чем у командира. В нем помещалась не только койка, но журнальный столик и пара кресел. Полосатый домотканый ковер даже создавал уют в тесноте ниши, где если сесть на одно из кресел, то ноги придется подбирать под себя или возлагать их на узкую жесткую койку.

На книжной полке над койкой толпились маленькие томики книг, проложенные закладками, но стена под ней, где бывалые космические волки обычно прикрепляют фотографии семьи и виды Земли, оказалась абсолютно чиста. Ни единой карточки, ни единой открытки, ни даже портрета Гагарина на космическое счастье. В углу – такая же пустая мусорная корзина. Все дышало болезненной чистотой, почти стерильностью. Зоя встала на четвереньки, чтобы заглянуть под койку, и именно во время разглядывания подкоечной темноты ее и застал голос Багряка:

– Хорошо, что зашла. У меня для тебя дело есть.

Зоя обмерла. Медленно подняла голову и посмотрела на Георгия Николаевича. Он поглаживал ладонью бородку клинышком, делавшую его похожим на гвардейца кардинала. Присел в кресло, положил ноги на койку, так что Зое пришлось отодвинуться, показал на второе кресло:

– Садись. В коленях правды нет.

Она села и сжалась. Что он сейчас предпримет? Начнет выяснять – почему оказалась здесь? Что искала? Кто поручил? Не командир ли корабля?

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Багряк, и сердце Зои упало. Вот оно! Пришло время расплаты. За все. Даже жутко представить, что он может от нее потребовать. – Возьми вон там, на полке, бумагу и карандаш.

Зоя взяла, все еще не понимая, что он от нее хочет.

– Составь для меня радиограмму на Землю. – Багряк ущипнул бородку. – Все как положено. Жив, здоров, скучаю.

Пятно он заметил во время утреннего умывания и поначалу принял его за въевшуюся грязь. Намылил. Смыл. Смочил одеколоном ватку. Потер. Пятно на скуле никуда не исчезло. Осталось только пожать плечами и продолжить свои занятия. Но пятно становилось все заметнее – синеватое, будто от удара, оно удлинялось, переползло со скулы на шею, вокруг появились еще пятна. Георгий Николаевич хотел обратиться к Варшавянскому, но передумал – может, само пройдет. Витаминов не хватает. Или не принял вовремя порошок против лучевой болезни. Вот и волосы клочками вылезают. Надо же.

Порошки не помогали. Пятна теперь покрывали все тело и приобрели фиолетовый оттенок, в них проступали созвездия кровоизлияний, а если надавить на них пальцем, то плоть вминалась, будто и не было под ней ни мышц, ни костей.

Приходилось идти на косметические ухищрения. В полном смысле гримироваться. Отпустить бородку в пределах дозволенной корабельным уставом нормы – клинышком, но более-менее прикрывающей пятна на скулах и шее. Ходить в бассейн и сауну он не собирался.