Хотя вот еще. Запах. Ему вдруг стало казаться, будто от него исходит тяжелый смрад разложения. Словно в нем что-то гниет. И этот смрад невозможно скрыть – ни одеколоном, ни частым мытьем под душем. Он просачивался сквозь запах «Шипра», сквозь запах хозяйственного мыла, каким только и предпочитал пользоваться Георгий Николаевич.

Чтобы другие члены экипажа не почувствовали исходящий от него смрад, Багряк до минимума сократил свои визиты в кают-компанию и обедал у себя в отсеке, отговариваясь от приглашений, а когда это не удавалось, то занимал место в самом дальнем углу стола, под воздуходувом.

Столкновение в открытом космосе с микрометеоритом – случай маловероятный и означает для космиста мгновенную смерть от разгерметизации пустолазного костюма. От резкого сброса давления кровь в теле вскипает, сосуды закупориваются от множественных пузырьков, инсульт, кровоизлияние, гибель. А причина – всего-то крошечная пылинка, разогнанная силами гравитации до космических скоростей. Почти невидимая.

Именно поэтому Георгий Николаевич не сразу понял, что произошло. Он третий час находился в открытом космосе, проводя осмотр дюз. Огромные раструбы с сетками ионных эмиттеров, в каждый из которых приходилось заползать с максимальной осторожностью, дабы не повредить металлокерамическую плитку, только одну и способную выдержать огромную температуру выброса плотного потока ионов коммуния. Шесть дюз, и каждую нужно тщательно обследовать, отметить места, где плитка требовала замены, чтобы затем запрограммировать ремонтных тектотонов на демонтаж поврежденной и установку новой металлокерамики.

Выбираясь из третьей дюзы, Георгий Николаевич вдруг почувствовал легкий удар в руку, от которого она, тем не менее, онемела, обвисла. Внутри колпака вспыхнула лампочка разгерметизации, но даже тогда он не сообразил, что по всем физическим и физиологическим законом уже должен быть мертв. Постукал перчаткой по колпаку – лампочка могла загораться из-за отошедшего контакта, поднес к лицу онемевшую руку и увидел отверстие в плотной ткани пустолазного костюма. Отверстие затягивалось пузырящимся каучуком, который и должен был теоретически противостоять таким микропопаданиям, но на практике не спасал космиста от гибели.

Багряк с некоторой растерянностью прислушивался к самому себе, но не ощущал никаких изменений. Он мог двигаться. Мог дышать. А давление внутри пустолазного костюма почти вернулось в пределы нормы. Георгий Николаевич собрал инструменты в набедренные карманы и вернулся на корабль. В шлюзовой камере еще раз внимательно осмотрел пустолазный костюм. Сомнений быть не могло – сквозная дыра от попадания микрометеорита.

Но самое прямое доказательство он обнаружил на собственном теле – в предплечье левой руки зияло отверстие, да такой величины, что можно палец просунуть. Ни крови, ни боли. Лишь легкое онемение, будто отлежал.

Вот тогда Георгий Николаевич испугался, запаниковал и совершил непростительную глупость – бросился в медицинский отсек. Он бежал так, будто смерть преследовала его по пятам, передумав оставлять в живых после происшествия в космосе. Он и так уже дважды уходил от ее цепких объятий – на Луне, когда попал под удар моторов загоризонтного корабля, и теперь, каким-то чудом пережив разгерметизацию пустолазного костюма. Чересчур много везения для одного человека.

И костлявая нагоняла, схватила, сжала, стиснула костяной рукой сердце, которое затрепыхалось, дернулось, еще раз и… и… и остановилось.

Георгий Николаевич споткнулся, упал на колени, больно ударившись о поелы. Прижал ладонь к груди, все еще не веря в произошедшее. Затем дрожащей рукой нащупал шейную артерию.

Ничего.

Ни удара. Ни биения.

Сердце встало. А он все еще жив. Впрочем, жив ли? Что, если церковные мракобесы правы насчет загробного мира? И то, что с ним происходит, лишь спуск в адские бездны, а чем еще может быть видневшаяся в окне чернота с редкими проблесками далеких звезд? А вот и край багровеющей ледяной геенны – Марс собственной персоной.

Нет!

Не хочу!

Тяжело опираясь на леера, Георгий Николаевич поднялся и побрел в медицинский отсек. Пусть медицина скажет, что с ним. Проверят давление. Послушают пульс. Залатают рану в руке. На то они и автоматические диагносты, чтобы поддерживать в здоровом теле даже нездоровый дух.

К несчастью для Георгия Николаевича, Варшавянский уже вернулся с Фобоса и теперь сидел в своем привычном кресле за столиком, заваленным диагностическими карточками, которые он разглядывал на просвет.

– О, Николаич, привет! – обрадовался Роман Михайлович. – А я только что тебя вспоминал добрым словом! Не икалось?

– Зачем? – испуганно спросил Багряк и сильнее зажал рукой предплечье, чтобы Варшавянский не увидел дыру.

– Ты второй раз пропускаешь профилактический осмотр, дружок, – тоном сельского фельдшера сказал Варшавянский. – Наш друг Диагност-2 тебя заждался. Давай-ка заходи, сейчас мы тебе сердечко послушаем, давление померим, кровь на анализ возьмем.

– Я… это… в другой раз, Роман, – пробормотал Багряк. – Я ведь так, случайно… мимо шел… у меня работа… дюзы…

Он развернулся и чуть было не побежал прочь по коридору.

Варшавянский задумчиво смотрел ему вослед.

Исследовательские группы на Фобосе работали посменно. План исследований, составленный Полюсом Фердинатовичем, получился очень насыщенным, поэтому работать приходилось почти без перерывов на сон и еду. Земля торопила Мартынова, опасаясь, что работы на Фобосе сильно сдвинут сроки основной экспедиции на поверхности Марса. Мартынов, в свою очередь, торопил Гансовского, взывая к его научной совести и напоминая о том, что законы небесной механики неумолимы – окно возвращения на Землю откроется ровно тогда, когда и рассчитано, без всяких скидок на то, что экипаж «Красного космоса» что-то там не успевает.

Зоина смена с Багряком в качестве напарника подходила к концу, о чем свидетельствовали не только цифры на хронометре, но и общее состояние дьявольской усталости. Она мечтала о том, как вернется на корабль, примет душ и упадет на койку, чтобы спать, спать, спать. Эти мечты порой становились настолько реалистичны, что Зоя с трудом разлепляла глаза, делала глоток кофе, который все равно не помогал, и шептала сама себе: не спать, не спать, не спать.

Предстояло взять пробы металла, из которого отлито панно, а также сделать его голограмму, чтобы передать ее на Землю для тщательного анализа.

Лазерный анализатор, который короткими импульсами испарял поверхность металла и снимал спектрограмму, отработал, Зоя оттащила громоздкий ящик в сторону, внутри его продолжалась невидимая глазу работа по переводу полученного спектра в столбцы цифр, а их, в свою очередь, – в отверстия на перфоленте. Взяла бур с тонким сверлом из сверхпрочного победита, укрепленного алмазным напылением, и примерилась, откуда лучше взять более глубокую пробу.

Богомол выглядел устрашающе отвратительным. Особенно поражала проработка деталей лап, туловища, башки, где виднелись мельчайший выступ и самый крохотный волосок. По краю панно размещались впадины непонятного назначения – то ли орнамент, то ли недоработка создателей богомола. В одну из них Зоя и направила сверло.