солдатами. Сперва они занимались мелкими кражами, скорее от мальчишеского озорства, которое, однако, довольно быстро приелось. Потом в нескольких верстах от деревни Веремеевки, в которой располагалось имение, построили подземные дома, которые не просто вырыли в земле, а отделали изнутри брёвнами, словно настоящие укрытия. Задумано это было явно не для детских забав.

— Простите, вы сказали, они занимались мелкими кражами?

— Совершенно верно. Сперва они развлекались тем, что крали у крестьян гусей, курей, коз и тому подобную живность, залазили в трактиры и винные лавки. Потом этого стало мало, очень уж невелика была опасность. Не знаю, как Павел Львович влиял на своих сверстников, но они стали беспрекословно ему подчиняться. Преступления стали серьёзнее, да и жертвами становились уже не только крестьяне, но люди позажиточнее. Кражи переросли в грабежи, а игрища — в кровавые убийства.

— Вы хотите сказать, что Веремеев-младший начал кровавую карьеру с самых юных лет? — удивился Кунцевич.

— Именно это я вам и рассказываю. Эти ребятишки, — Михаил Александрович улыбнулся уголком рта, — начали проливать кровь, так, ради забавы, а ещё портили девок и женщин. На них устроили охоту по всей губернии, но этому противостояла хитрость главаря, а им был хрупкий мальчик женственного вида Павел Веремеев.

— Как можно объяснить такую жестокость и распущенность?

— Жестокость началась потом, когда Веремеев повязал кровью всех участников шайки. Вы представьте себе, сколько он сумел пролить крови, если каждый из них должен был лишить жизни попавшую под руку жертву. Мало того, этот самый Веремеев потом собственноручно практиковался и резал людей: становился позади жертвы, пока её двое подручных держали с боков, и ножом делал разрез на шее от уха до уха.

— Неужели это он?

— Веремеев?

— Не может быть! — произнесли трое одновременно, но каждый расслышал, что сказал сосед.

— Да, этот чёрт из тихого омута всё организовал. Но попались они случайно — голова у главаря, несмотря на молодость, всё-таки была на месте. Один раз они остановили телегу с крестьянином, с ним ехала молодая девица. Мужчину убили, а вот ею натешились, но оставили в живых. Вот она, невзирая на то, что члены шайки участвовали в нападениях в масках и никогда не разговаривали между собой, чтобы голос их не выдал, опознала в одном из бандитов собственного брата…

— И брат…

— Да, брат участвовал во всех действах над сестрой, — предупредив вопрос, ответил Лунащук, — и вот если бы не она, то даже не знаю, нашли бы шайку или нет.

— Значит, ему нравилось убивать? — спросил Филиппов.

— Не знаю, — покачал головой Михаил Александрович, — я излагаю лишь те сведения, которые мне удалось собрать.

— Хорошо, о психическом состоянии Павла Веремеева должны составить мнение доктора, а у нас должны быть неопровержимые доказательства, что сейчас действует в столице он.

— После поимки состоялся суд, который прогремел не только на всю губернию, но и империю. Правда, господа, я самого процесса не помню. Ну, дело не во мне. Итак, следствие, потом суд. Мне рассказывали об откровениях Веремеева, вы представить себе не можете, у него же не то что руки по локоть в крови были, он по горло в ней стоял… Хорошо, не буду вдаваться в подробности. Самое печальное то, что на каторге он не пробыл ни часу…

— Сбежал? — ахнул Власков.

— Совершенно верно, сбежал. Так и не смогли выяснить, кто ему в этом поспособствовал.

— Может, мать?

— Нет, она первое время пыталась подкупить свидетелей, потом бандитов, чтобы на себя вину взяли, но отказались все. Я так подозреваю, что сам Павел Львович хотел прославиться таким образом, и корону свою делить ни с кем не захотел. Он даже заставил подельников титуловать его дофином, как наследника французского престола.

— Где сейчас члены шайки?

— На каторжных работах, кроме одного.

— Тоже сбежал? — раздался голос Кунцевича.

— Нет, он начал показания давать, вот его свои подельники и задушили, подвесив к балке в камере.

— Неужели их не могли рассадить по разным камерам?

— Этого теперь не узнать. Спустя какое-то время госпожа Веремеева переписала завещание в пользу племянника, Николая Ивановича Власова.

— То есть мы можем предположить, что Павел мстит за то, что мать вычеркнула его из своей жизни?

— Можно сказать и так, но скрепившие своими подписями завещание дворецкий и священник, отец Иоанн, мертвы. Один из них шёл по берегу реки, споткнулся и упал, ударившись головой о корягу, правда, затылком, а второго хватил апоплексический удар. Кстати, девица, заявление и показания которой сыграли немаловажную роль в следствии, ни с того, ни с сего взяла да и повесилась, именно в то же самое время.

— И никто не вёл дознания по её столь внезапно случившейся смерти? — изумлённо спросил Власков.

— Это мы с вами, получив ныне сведения, связываем в один клубок все смерти, а вот там, — Лунащук неопределённо махнул рукой куда-то в сторону, — никому такое и в голову не пришло. Маялась бедная обесчещенная девица, почти десять лет, да и решила свести счёты с жизнью. Никто не стал долго разбираться, да и зачем в уезде лишняя суета и поиски?

— Значит, десять лет маялась, пока не созрела, — иронично произнёс Кунцевич.

— Именно так.

— Вы полагаете, это дело рук неудачливого наследника? — уточнил Филиппов.

— Вы посудите сами: в одночасье умирают люди, причастные к судьбе Павла Львовича. Здесь поневоле приходят крамольные мысли.

— Но ждать десять лет? Потом ещё вдобавок три? Это уж слишком для обычной мести, это надо быть не человеком, а волком и постоянно себя распалять.

— Ко всему прочему строить планы мести.

— Есть ещё что-нибудь по Веремееву? — поинтересовался у Лунащука Владимир Гаврилович.

— Есть, — улыбнулся Михаил Александрович.

— Так не тяните кота за хвост, — не вытерпел начальник сыскной полиции.

— Когда наши молодцы промышляли грабежами и убийствами, они похитили три бессрочных паспорта. Вот один из них был на фамилию Штерна Генриха Германовича, шестьдесят восьмого года рождения, уроженца Псковской губернии, паспорт выписан в той же губернии.

— Вот когда всплыл, — заулыбался и Власков.

— Михаил Александрович, — не обратил внимания на слова Николая Семёновича Филиппов, — каковы остальные фамилии?

— Иван Петрович Недригайлов, шестьдесят шестого года рождения, и Порфирий Иванович Яроцкий, шестьдесят третьего года. Со всеми мне встретиться не удалось. Недригайлов служил на флоте и двадцать седьмого января этого года погиб при атаке японцев на Порт-Артур на одном из крейсеров, стоящих на внешнем рейде.

— В первый день?

— Да, в первый, ещё до объявления нам войны. Штерн третий год проживает за границей, я хотел уточнить, но мне сказали, что он разъезжает по Европе. Судя по присланным письмам, сентябрь он проводит в Италии. Яроцкий ныне