— Ты уверена? Мне белое нравится больше.

— Золотое, — непререкаемым тоном заявила Амелия.

— Золотое так золотое, — согласилась Кэтрин.

И сразу поняла, что Амелия была права. Золотистый оттенок ее кожи прекрасно смотрелся на фоне тускло сверкавшего одеяния. Платье оставляло обнаженным одно плечо, подчеркивая гордую осанку Кэтрин. С глубоким вырезом впереди и плотно стянутое под грудью, оно ниспадало красивыми струящимися складками. Сбоку был небольшой разрез, обнажавший лодыжку.

— Красиво, — выдохнула Кэтрин. Как жаль, что Доминик не видит ее.

— Лучше не бывает, — согласилась Амелия, пристегивая к платью золотую брошь. — Наденешь диадему своей матери и серьги с топазами, и больше ничего. Один взгляд — и мужчины потеряют голову и будут готовы простить тебе все, что угодно. И женам придется смириться с этим.

— Надеюсь, ты права, — сказала Кэтрин. Ведь ей должно быть прощено больше, чем думала Амелия.

Хлопнула дверь и в комнату влетел пятилетний Эдди.

— Мама! Смотри, что я нашел!

Мальчик был невероятно похож на отца: такой же голубоглазый, светлокожий, однако для своих лет он был высоким и, скорее всего, годам к восемнадцати должен был стать выше отца.

— Что ты принес? — спросила Амелия, склоняясь к сжатой в кулачок ладошке сына. Но, стоило Эдди разжать пальцы, Амелия отпрыгнула как ужаленная. На ладони малыша красовалась мерзкая зеленая лягушка.

— Это Гектор. Он живет в фонтане. Не бойся, он тебя не обидит.

— Убери немедленно эту гадость! Как можно было додуматься притащить такое в дом! — воскликнула Амелия.

Эдди не огорчился. Он слишком хорошо понимал, что мать простит своему ненаглядному мальчику все что угодно. Кэтрин не могла винить се за это: такому очаровательному малышу трудно в чем-то отказать.

— Хочешь поиграть? — спросил Эдди у Кэтрин.

— Я бы не против, но твоя мама меня не отпускает.

Мальчик закусил губу и глубокомысленно изрек:

— Она совсем не умеет веселиться.

— Эдди, — менторским тоном изрекла Амелия, но мальчик и ухом не повел.

— Может быть, моей лягушке захочется поиграть со стрекозой. Пойду, пожалуй, поищу. Если найду, принесу тебе сюда.

— Послушай, — назидательно заговорила Амелия, — если ты притащишь кого-нибудь из этих ужасных созданий в дом…

Но Эдди уже и след простыл. Кэтрин покачала головой, представляя, что будет с Амелией, когда та увидит стрекозу; а в том, что Эдди принесет ее в дом, Кэтрин не сомневалась.

— Иногда я так волнуюсь за него, — вздохнула Амелия.

— Он ведь всего лишь ребенок. Не сомневаюсь, что с возрастом он научится себя вести.

— Я не это имела в виду, — заметила Амелия с легким раздражением.

— Да? Извини.

— Меня беспокоит его будущее. Как сложится его жизнь, когда он вырастет? Как он устроится в жизни?

— Я не совсем тебя понимаю.

— Не представляю, как сможет он вести дела так, чтобы то мизерное состояние, которое ему причитается, приносило денег столько, чтобы он мог сводить концы с концами. Ему придется нелегко в жизни…

— Не вижу причин для беспокойства. Эдмунд далеко не беден, а Эдди унаследует титул Нортриджей. Кроме того, Эдди мой племянник, и я не допущу, чтобы он остался ни с чем.

Лицо у Амелии чуть просветлело.

— Спасибо, Кэтрин. Конечно, он может на тебя рассчитывать. Не знаю, что на меня нашло. В любом случае нам сейчас надо думать о тебе, а не о нас.

Амелия еще раз окинула золовку придирчивым взглядом и улыбнулась.

— Ты выглядишь отлично. Уверяю тебя, все будет хорошо. Как прежде.

«Едва ли», — мысленно ответила Кэтрин. Сердечная боль так быстро не проходит, и тоска по Доминику тоже.

— Да, — ответила она тихо, — все будет хорошо.

— Виконт Стоунлей, — доложил Блатбери, открывая дверь библиотеки. — Могу я пригласить его войти?

— Разумеется, — радостно ответил Доминик. Он провел рукой по лицу, еще раз улыбнулся, встал и поставил на каминную полку недопитый бокал бренди.

— Здравствуй, Рэйн, — поприветствовал Доминик входящего в комнату широкоплечего мужчину.

— Ты, как всегда, мрачен, — заметил Рэйн Гаррик, протягивая хозяину руку. У гостя была густая темно-рыжая шевелюра и умные карие глаза. Еще у гостя была одна странность — любовь к природе. Она заставляла его большую часть времени проводить вне дома. Кожа его имела устойчивый смуглый оттенок бывалого путешественника.

— И на тебя, как всегда, приятно посмотреть, — с насмешливой улыбкой парировал Доминик.

Рэйн обвел взглядом комнату. От него не укрылись ни беспорядок, ни полупустая бутылка бренди на каминной полке, ни опущенные шторы.

— Вижу, ты все тоскуешь. Полагаю, не из-за старого маркиза, а скорее из-за молодой женщины.

— Это может показаться странным, — ответил Доминик, — но, кажется, из-за обоих.

Рэйн приподнял темную бровь. Друзья знали друг друга еще по закрытой школе, а потом по Кембриджу.

— Что случилось? — спросил Рэйн. — Не с кем воевать?

Доминик вздохнул:

— Похоже на то.

— Как мальчик?

— Не слишком гладко. Ему нелегко, а как помочь — я не знаю.

— Как я понимаю, дети его обижают.

— Они не знают о нем почти ничего, только видят, что он смуглее и какой-то другой. Но неприязнь у них стойкая.

— Дети часто бывают жестоки, особенно если никто не учит их быть милосердными.

— Вот тебе еще один повод для меланхолии, — мрачно заметил Доминик.

— Ну что же, я пришел, чтобы разогнать твою хандру. Пора, мой друг, вспомнить о жизни. Герцог Мэйфилд в конце недели устраивает грандиозный бал в честь окончания строительства нового особняка на Гросвенор-сквер. Я собираюсь воспользоваться случаем и повеселиться. Думаю, если ты пороешься в этой кипе бумаг, найдешь приглашение.

Доминик бросил взгляд на кучу неразобранных писем.

Рэйн, найдя конверт, пародируя величественный слог, принятый на официальных мероприятиях, протянул:

— Итак, недавно провозглашённый маркиз Грэвенвольд и его друг, виконт Стоунлей, имеют честь быть приглашенными на… — Тут Рэйн улыбнулся той ослепительной улыбкой, которая покорила не одно дамское сердце, и уже совсем другим, заговорщическим, тоном добавил: — Подумай, сколько девиц жаждут внимания новоиспеченного маркиза. Не станем их разочаровывать, а?

Доминик натянуто улыбнулся. Рэйн был прав. Надо бы вырваться из Грэвенвольда, пусть ненадолго. Хватит искать вчерашний день. Надо жить.