— Где он? — спросил Доминик.

— В своей комнате, господин. Мальчик просил ничего вам не говорить, но я подумал, что лучше сказать.

— Ты все сделал правильно, — ободрил старика Доминик, идя за привратником.

Они поднялись по широкой каменной лестнице, а затем прошли по длинному широкому коридору в спальню Яноша. Мальчик лежал на громадной кровати, и в больших темных глазах его застыла тоска. Один глаз припух, вокруг образовалась красноватая ссадина, щеку перерезала довольно глубокая царапина, а над правым ухом вздулась шишка.

— Черт, — пробормотал Доминик.

— Пожалуйста, не злись.

Янош виновато взглянул на испачканную в крови дорогую льняную сорочку и сел.

— Одежда — пустяки. Ее нетрудно купить. Лучше расскажи, как все произошло.

Мальчик отвернулся, уставившись в стену.

— Они обзывали меня. Говорили плохие вещи о моей матери.

— Я предупреждал тебя, — сказал Доминик. — Ты должен научиться не замечать их.

Хотя о цыганском происхождении мальчика никто не упоминал, и одет он был в добротную, прекрасно сшитую одежду, смуглая кожа ребенка и странная речь тут же сделали его предметом насмешек.

— Это нелегко, — сказал Янош.

— Знаю.

Мальчик удивлял Доминика. Ребенок ни разу не отступился от своего решения, и с тех пор, как они с Домиником приехали в Англию, без жалоб подчинялся всем предъявляемым к нему требованиям.

Он морщился, натягивая неудобную одежду, белье, короткие курточки и тесные кожаные туфли, но никогда не просил разрешить их снять. Напротив, он старался найти забытье в странных, неведомых доселе удовольствиях этого нового мира, и эти открытия стоили того, чтобы платить за них некоторыми неудобствами.

— Кто тебя избил? — спросил Доминик.

Янош опустил глаза.

— Скажи мне.

— Один мальчик, — уклончиво ответил ребенок. В поместье было много детей — отпрысков прислуги, конюших, крестьян.

— Кто?

— А что ты с ним сделаешь?

— Я прикажу его отцу выпороть негодяя. Он этого вполне заслуживает.

Янош ничего не ответил. Доминик ждал. Наконец, вздохнув, Доминик спросил:

— Ну что, не хочешь говорить? Думаешь, так будет лучше?

— Я не хочу никому зла, Я хочу только учиться.

Доминик сжал зубы. Перед его мысленным взором встали горькие картины его детства.

— Ты такой же свой здесь, как и они все, даже больше свой. Помни об этом.

Янош понимал, что говорить о своем происхождении, равно как и о происхождении его опекуна, очень опасно. Мальчик кивнул и лукаво улыбнулся, еще бы, ему доверена тайна — их общая с Домиником тайна.

— Я помню.

— Персиваль тебя искупает, а после мистер Рэйнольдс продолжит занятия.

Рэйнольдс — учитель, специально нанятый Домиником для Яноша. Янош просиял:

— Спасибо, Домини…к.

Временами мальчик называл Доминика цыганским именем, но он очень старался играть по правилам, принятым в его новом доме.

Доминик относился к Яношу почти как к сыну. Он представил, как перекосило бы старика маркиза, если бы тот узнал, что этот мальчик останется его единственной привязанностью.

Но тут же перед мысленным взором Доминика встала другая картина: Кэтрин, ведущая за руку малыша. Доминик вышел из комнаты, спустился вниз и вновь в мрачной меланхолии сел в кресло перед камином.

— До сих пор не могу поверить, — проговорила Амелия, вытирая слезы.

Эдмунд и Амелия вот уже третий раз приезжали в Лэвенхэм-Холл, и всякий раз Амелия не могла сдержать слез при виде Кэтрин.

— Если бы только можно было изменить прошлое, — проговорила она печально.

— Прожитого не вернуть, — сказала Кэтрин, впрочем, не слишком уверенная в том, что действительно хотела бы изменить прошлое. — Если меня жизнь чему-то и научила, так это идти дальше, несмотря ни на что.

— Да, ты права.

Амелия часто плакала по пустякам. Теперь предметом ее слез оказался загар, сделавший кожу Кэтрин из алебастрово-белой золотистой и рассыпавший по рукам мелкие веснушки. Сейчас Амелия помогала Кэтрин подобрать наряд для выхода в свет, и золотистый загар на фоне белоснежного наряда вновь заставил Амелию подумать о том, что ее несчастной золовке пришлось выстрадать.

Кэтрин взглянула на Амелию. Та с жалостью смотрела на девушку.

Они с Амелией были близки так, как могут быть близки только самые лучшие подруги. Кэтрин и ее двоюродный брат Эдмунд, Эдмунд-младший и дядя Гил были одной семьей. С того момента, как Кэтрин увидела Амелию и Эдмунда, все ее подозрения рассеялись.

Они так радовались, что она осталась жива. Нет, такие люди не могли хотеть ее смерти.

— Милое, милое дитя, — прошептал Эдмунд, обнимая Кэтрин, и слезы текли у него по щекам. — Бог вернул тебя нам. Это просто чудо.

«Не совсем», — подумала Кэтрин, но промолчала. В последнее время она вообще говорила мало. В общих чертах рассказала, что с ней случилась, но ни словом не обмолвилась о Доминике. Дядя тоже ничего не сказал.

С одной стороны, скрывать что-то от ближайшей подруги было неприятно, но Кэтрин не хотела ни с кем, кроме дяди, делиться своими горестями. Кроме того, воспоминание о смуглом любовнике-цыгане должно было принадлежать только ей одной. Когда-нибудь, когда она станет мудрее и старше, она сможет достать этот секрет из потайного ящичка воспоминаний, повертеть так и эдак, оценить заново. А пока пусть себе лежит под замком на дне души.

— Что же делать? — всплеснула руками Амелия, рассматривая загар. — Может, попробуем отбелить?

Кэтрин закатила глаза, представив, как ее мажут дурно пахнущим едким снадобьем.

— Думаю, оставим все как есть. Не так уж сильно я и загорела.

Странно, но пока Амелия не указала Кэтрин на загар, Кэтрин ничего не замечала. У цыган она наслаждалась солнечным теплом. И обычай тщательно укрывать кожу от малейшего попадания солнечных лучей казался ей сейчас просто глупым.

— А руки, — не унималась Амелия, — смотри, сколько веснушек. Непременно надо надеть перчатки.

— Попроси-ка, Амелия, Эдмунда и дядю поскорее найти мне мужа, и тогда мои веснушки едва ли будут кого-нибудь волновать.

Амелия неодобрительно покачала головой. Кэтрин перемерила уже четыре платья, и ни одно не шло ей. Амелия заказала эти наряды недавно, и каждый был красивее предыдущего. Наряд из белого атласа с вышивкой по подолу и накидкой из прозрачной органзы был настоящим произведением искусства.

— Нет, это не пойдет. Тебе надо подождать, пока сойдет загар. Надень вон то золотое платье.