Максин уже от него тошнило, но ей удалось-таки улыбнуться еще разок, при этом девушка одним глазом следила за дверью, не забывая про еще двоих в комнате, которые, казалось, увлеченно о чем-то беседовали. Воглер, похоже, обожал звук собственного голоса, и Максин ничего не оставалось, как делать вид, что она слушает. Он положил потную руку ей на колено, и она с отвращением почувствовала идущий от его ладони сквозь шелковое платье липкий жар. Переливчато-синее платье погибшей золовки Софии, спору нет, выглядело несколько старомодно, но его цвет выгодно акцентировал рыжеватый отлив ее волос, а также красную помаду на губах.

Дверь неожиданно распахнулась. В комнату вошел мускулистый, яркий блондин среднего роста, с коротко подстриженными волосами, в форме офицера СС с четырьмя звездочками на лацканах воротника. Брукнер ли это? Максин затаила дыхание, по спине пробежал холодок страха, но она взяла себя в руки и несмело улыбнулась ему. Войска СС изначально были элитными формированиями, предназначенными для охраны лично Гитлера, но теперь стали основной структурой, отвечающей за безопасность, в ведение которой входили надзор и устрашение недовольных как в самой Германии, так и в оккупированных ею странах Европы. Вести себя с ним придется крайне осторожно.

– А-а, герр Брукнер, хотите что-нибудь выпить? – вскочив на ноги, услужливо спросил Воглер.

– У нас есть пиво?

– Нет. Только красное вино, – засмеялся коротышка, но Брукнер только пожал плечами.

Воглер вышел, чтобы откупорить еще одну бутылку, а Брукнер бросил пристальный взгляд на Максин. Она на миг опустила ресницы и тут же посмотрела прямо ему в глаза – таких зеленых глаз она еще никогда в жизни не видела. Какая жалость, что он нацист. Девушка прикидывала, каково это – спать с таким мужчиной и может ли в данном случае цель оправдывать средства, чего бы это ни стоило. Если бы она могла на время забыть, кто он такой, наверно, все было бы не так плохо. Жаль, что об этом забывать нельзя. Максин вспомнила, что говорил Марко про чувства: они делают человека слабым, подставляют его под удар, и ей страшно захотелось снова оказаться с ним рядом, а не сидеть вот здесь, выполняя порученное задание.

– Меня зовут Массима, – сказала она, усилием воли заставив себя сосредоточиться.

В глазах у него заплясали огоньки.

– У вас красивое платье, – откликнулся он.

Когда Воглер принес две откупоренные бутылочки красного, Брукнер махнул рукой, чтобы он удалился, и тот немедленно исчез, а за ним и те двое, сидевшие у камина.

Изучающим взглядом Брукнер всмотрелся в лицо Максин:

– Значит, вы местная?

Выдержав его пронизывающий взгляд, Максин отрицательно покачала головой. И сообщила, как удивлена тем, что слышит столь превосходную итальянскую речь.

– А-а, когда я был маленький, мы частенько приезжали сюда. Моя мать обожала Италию, особенно ее озера. Лугано был ее любимым городом, но и Тоскану она очень любила. Да и все мы тоже.

– Вы говорите, любила?

– Как это ни печально, ее с нами больше нет. Наш дом разбомбили. Спаслись только мы с отцом, да и то потому, что нас не было дома. Брат и маленькая сестренка тоже погибли.

– Мне очень жаль, – сказала Максин.

Она поймала себя на том, что ей действительно жаль это слышать. Как все-таки ужасны эти потери невинных душ с обеих сторон.

– Мне кажется, у вас необычный акцент.

Это замечание застигло ее врасплох, и соображать следовало быстро. «Будь осторожна», – зазвучал в голове предостерегающий голос матери, к которому присоединился голос Рональда, ее связника, с характерным британским произношением: «Держись как можно ближе к истине». Эта фраза не сходила у него с языка, словно заклинание.

– В ранней юности я несколько лет провела у родственников в Нью-Йорке, – сказала она. – Но сама я из Рима. А в Монтепульчано остановилась в семье двоюродного брата.

Последовало короткое молчание.

– Не хотите ли присесть, герр Брукнер?

– Зовите меня Густав. Сегодня я не на службе.

Он сел к ней совсем близко, и она с удовольствием вдохнула лимонный аромат его духов.

– От вас приятно пахнет.

– От вас тоже. Что это за духи?

В Италию Максин собиралась очень вдумчиво и духи выбрала, вероятно, самые чувственные из когда-либо созданных, источающие землистый аромат пачулей, смешанный с гвоздикой и ванилью.

– «Дана. Табу», – ответила она.

– Очень чувственные, – тихо сказал он. – Что-то животное… Да вы опасная женщина.

Она ответила ему взглядом, который должен был подтвердить, что он не ошибся.

Они проговорили целый час, и Максин призналась себе, что он ей, вообще-то, нравится. В нем было что-то такое, что отличало его от остальных, и она чувствовала, что сейчас он находится несколько не в своей стихии; при этом он, должно быть, являлся жестокосердным человеком, если в столь молодом возрасте успел подняться до звания штурмбанфюрера, или, иначе, майора. Брукнер рассказал ей, что до войны учился на врача, но решил исполнить свой патриотический долг и пошел служить в вермахт. Он хотел драться за отчизну, защищать страну, которую любил, и стал командиром штурмового подразделения. Его дядя, первый заместитель главнокомандующего вооруженных сил, помог ему выйти в люди.

– Когда Италия перешла на сторону врага, я был возмущен, – сказал он, и она отметила про себя язвительный тон его голоса.

– Не все среди нас такие, – ответила она. – Видели бы вы Муссолини на белом коне, когда он провозглашал свою цель объединить всю Италию.

– Благородный человек. Как и наш фюрер. Но он так и не стал человеком по-настоящему сильным. Если хочешь изменить мир, нельзя не только быть слабым самому, но и терпимо относиться к слабости других.

С тайным удовольствием она вспомнила, что партизаны, которые стремились изменить мир, стараясь сломать нацистскую военную машину, были настроены не менее решительно.

Разговор постепенно иссяк, и он встал, чтобы подбросить поленьев в камин. Максин решила, что настало время направить течение вечера в нужное ей русло. Когда Брукнер вернулся и подсел к ней еще ближе, чем прежде, Максин положила ладонь ему на запястье.

– Вы здесь надолго? – спросила она, нарочно придав голосу хрипловатый оттенок.

Он отрицательно покачал головой:

– Всего на пару дней, а потом обратно во Флоренцию.

Она улыбнулась и погладила его руку:

– Еще вина?

Он кивнул.

Брукнер постоянно пил, и глаза его уже подернулись туманной дымкой, как у человека, у которого на уме только одно. Чтобы у него не пропал к ней интерес, надо было что-то делать. Максин встала.

– Вы будете здесь завтра вечером? – спросила она.