Балабанова от Италии и швейцарцы Гримм и Шарль Нейн. Фактически делами этой комиссии будут заниматься Гримм и Балабанова.

Это событие производит лишь внешний эффект. Оно имеет символическое значение: это значит, что флаг Социалистического интернационала не втоптан в окопную грязь. В действительности же Циммервальд не дает ничего конкретного: это жест бессилия, декларация добрых намерений сторонников нейтралитета, решительное осуждение «империалистической войны».

Но европейская бойня не прекращается, более того, она усиливается. Цензура в отдельных странах ужесточается, границы закрываются, миллионы молодых людей отправляются на фронт. Балабанова и Гримм очень много работают. И им удается созвать второй международный съезд. 24 апреля 1916 года в Кинтале, небольшом поселке в Швейцарских Альпах, собираются сорок три делегата. На этот раз «Циммервальдские левые» во главе с Лениным более многочисленны, однако им не удается включить в итоговую резолюцию признание, что пацифизма для прекращения войны недостаточно: необходима вооруженная борьба за социализм, нужно выйти из парламентов и в каждой стране усилить революционные настроения. Собрание отклоняет это предложение. В комиссии итальянская делегация раскалывается: Серрати и Балабанова голосуют за ленинские предложения. Однако на пленарном заседании итальянцы присоединяются к предложению большинства, которое призывает к полному обновлению исполнительного комитета Интернационала и исключению социалистов, голосовавших за военные кредиты.

Кинталь также не приводит к прекращению войны, но, несомненно, знаменует собой перелом в пользу Ленина и дальнейшее сближение между итальянскими максималистами и большевиками – это первый шаг к Третьему интернационалу.

Конференция закончилась в первые часы 1 мая 1916 года. И хотя я непрерывно работала на протяжении сорока восьми часов, я предложила, чтобы мы дождались утра Международного дня труда, символа единства рабочего класса[325].

Было что-то печально грандиозное в том рассвете, которого мы ждали, которым любовались с альпийской высоты. По воле случая это был восход 1 мая. Когда мы вернулись из Кинталя в Берн, я, которая принципиально отмечала это событие интенсивной пропагандистской работой, в том году этот единственный свой праздник я провела… во сне. Этот сон несколько раз прерывался звуками фанфар, прославляющих День труда, но я не могла проснуться после почти непрерывной работы в течение шести дней и почти стольких же ночей[326].

Следующие месяцы Анжелика проводит тихо: она беспомощно наблюдает за тем, как идет война. Она живет в Цюрихе, в пансионе для бедных на Ваффенплацштрассе, 70. Это старый мрачный дом с грязным двором, затерявшийся в городских трущобах. В библиотеке, ставшей ей убежищем, она часто встречается с Лениным. Ему тоже не остается ничего другого, как учиться, писать и обретать силы. Жена Владимира Ильича описывает этот период политической эмиграции как этап спокойный, «без суеты», состоящий из долгих прогулок у озера и походов в горы[327]. Балабанова не часто навещает чету Ульяновых. Ей очень близки меньшевики Мартова, а большевиков она считает сектой интеллигентов, не имеющей последователей.

Анжелика тщетно ждет, когда смолкнут орудия. Она хотела бы вернуться в Италию хотя бы на несколько дней, но Рим, охваченный войной, не дает ей въездной визы. Балабанова испытывает сильную ностальгию по Италии. Она просит Турати помочь ей, как-то ходатайствовать о получении визы «дней на десять». Она уточняет, что ее паспорт «абсолютно законный», но не продлевался с тех пор, как она разорвала отношения с семьей. «К моему правовому статусу нужно добавить – и в этом отношении я могу “похвастаться большими заслугами”, чем любой националист, – что я была выслана в 1914 году из Пруссии, а в 1909 году осуждена и навсегда изгнана из Австрии за ту же самую пропаганду интернационализма и социализма, которая теперь служит препятствием для моего возвращения в Италию»[328].

23 февраля 1917 года мир взорвала новость: в России вспыхнула революция. Девяносто тысяч человек вышли на улицы и площади Петрограда, в основном это текстильщики и заводские рабочие, а также множество живущих в нищете, отчаявшихся женщин, чьи мужья и сыновья на фронте. 26 февраля многие воинские части, вместо того чтобы открыть огонь против вышедших на улицы демонстрантов, встали на их сторону: теперь уже вооруженные рабочие смогли стрелять в ответ и освободить своих арестованных вожаков из тюрем. Народ был измучен. Города наводнены дезертирами, ранеными и крестьянами, вынужденными оставить свои дома и поля, сожженные царской армией во время отступления. Государственное управление рушилось, некому было управлять… Не хватало продовольствия, и горожане вынуждены были объединяться в комитеты самоуправления. В стране разворачивалась бурная политическая, социальная и экономическая взрывная сила. Это уже «революционная ситуация, о которой, однако, никто толком не знал: ни заинтересованные лица, ни власти, ни противники, ни тем более те, кто жил в эмиграции»[329].

Русские эмигранты-революционеры живут в другом мире, они не чувствуют пульса своей страны. Они до конца не верят известию, пришедшему в начале марта в Швейцарию: власть в России перешла из рук Николая II к Временному комитету, состоящему из представителей всех партий, кроме правых. Комитет разместился в Таврическом дворце, где до этого находилась распущенная царем Дума. В этом же дворце размещается Совет рабочих, который вскоре станет рычагом второй революции, Октябрьской.

Анжелика Балабанова тяжело болеет гриппом, когда по телеграфу передают эту новость. Она встает с постели и спешит в Народный дом, где собрались другие русские. Там царит ликование, однако восторг выражают не все: революционно настроенные политэмигранты не дают волю эмоциям. Меньшевики и большевики сдержанны, они не показывают на людях своих чувств. Ленинцы – самые холодные, самые выдержанные: они уже думают, как вернуться на родину, чтобы возглавить революцию. Все хотят сделать это как можно скорее, но в военное время перемещение и пересечение границ крайне затруднительно. Кроме того, возникает много вопросов: вернувшись в Россию, придется ли им делить власть с буржуазией или надо переходить к диктатуре пролетариата? Надо ли продолжать воевать или необходимо прекратить войну в одностороннем порядке? Дискуссии получаются ожесточенными.

В Цюрихе есть только один человек, который точно знает, что делать: это Ленин.

Анжелика присутствует на одном собрании большевиков и ей врезается в память фраза Ульянова: «Если русская революция не разрастется до второй и успешной Парижской коммуны, реакция и война задушат ее»[330].

Никто тогда в том маленьком зале не подозревал, что семь месяцев спустя непримечательный человек, который обращался к нам в тот вечер, станет непререкаемым вождем успешной революции и вершителем судьбы России[331].

Ленин хотел попасть в Петроград раньше других, чтобы расставить свои фигуры на шахматной доске. Меньшевики и другие российские фракции вместе с Балабановой неделями обсуждали политическую целесообразность согласия на «проезд» через Германию. В конце