– Дошутишься у меня, – вяло пригрозил Глушков, понимая, что напугать меня, в самом деле, уже нечем. – Послушай, а может быть ты все-таки попытаешься посадить его? Если все обойдется – отпущу.

Глушков был слишком спокоен. На плаху с таким настроением не идут. Значит, был уверен, что все обойдется, что я, покуражившись и отведя душу, все же возьму управление и посажу вертолет. Знал бы, что я искренне не видел никаких шансов на удачу. Что я мог, имея за плечами лишь два года теоретической подоготовки в школе ДОСААФ, да неполный семестр МИГА, откуда меня досрочно турнули.

– Пол-лимона, – сказал я.

– Что ты там бормочешь? – не разобрал Глушков.

– Свобода плюс пятьсот тысяч баксов за эту услугу! – рявкнул я.

Глушков повернул голову так, что мне стал виден профиль его лица.

– А морда не треснет?

– Разве твоя жизнь стоит меньше? – вопросом на вопрос ответил я.

– А твоя? У тебя все равно нет другого выхода.

– И у тебя тоже.

Глушков задумался над тем, к чему мы пришли в результате словесной перестрелки, и понял так, что я согласился взять управление.

– Черт с тобой, – согласился он. Дам я тебе полмиллиона… Я даже все баксы тебе отдам, на кой хрен они мне? Скажи, я могу оставить штурвал?

– На какой высоте мы?

– Четыре восемьсот.

– А что по курсу?

– Эльбрус, естественно.

– Что ж, попробуй оставить на секунду.

Глушков принялся вылезать из кресла. Опять наступил на затылок убитого. Зубья "кошек", как перья в чернила, обмакнулись в густеющую кровь. Я почувствовал, как к горлу подкатил комок. Глушков поймал мой взгляд, опустил глаза, посмотрел на тело, потом на бортовую дверь. Я понял, что он собирается сделать.

Он волочил труп за ноги, царапая "кошками" пол. Тело было слишком грузным и тяжелым для слабосильного Глушкова, и убийца изрядно помучился со своей жертвой, прежде чем смог перевалить ее через порог переборки и подтащить к двери. Глушков не рискнул взять кого-нибудь из нас в помощники, и нес свой крест сам. Мэд отвернулась, Гельмут смотрел на труп искоса, с выражением гадливости на лице. Пол в кабине и в салоне был покрыт жирными красными пятнами.

– Чего уставились? – заорал Глушков. – Отверните рожи!

– Мне хочется блевать, – признался я и отвернулся.

– Хватит болтать! – снова начал пугать Глушков. – Кому не нравится здесь, прошу следовать за летчиком.

Он ногой надавил на ручку и потянул на себя дверь. В салон ворвался ледяной вихрь. Не в состоянии прикрыться руками, я опустил голову, пряча лицо в складках пуховика. Волосы Мэд взметнулись факелом и опутали ее лицо. Глушков отошел на шаг назад, защищая глаза рукой, затем сел на пол и принялся сталкивать труп ногами. Тот ушел в проем головой вниз.

– Пошел!! Как птица раскинул руки! – крикнул он, неестественно веселясь, и посмотрел на нас. Мы не слишком разделяли его восторг. Глушков нахмурился и добавил: – Сам виноват! Надо было выполнять приказ.

– А второй пилот в чем был виноват? – спросил я.

Глушков ударил ногой по двери, заскрежетал "кошками" о пол.

– А в том, – зло закричал он, склонив надо мной свое омерзительное лицо, – что он мне мешал! В том, что он был слабее меня, но стоял на моем пути. И ты тоже мне мешаешь, между прочим!

– Ты взял слишком крутой разгон, парень, – сказал я. – Тебе будет очень больно.

– А я боли не боюсь! – зашипел Глушков мне на ухо. – В жизни мне очень часто было больно. Я привык. – Он поднял автомат, оттянул затвор, убедился, что патрон уже торчит в канале ствола, и резким движением вернул затвор в прежнее положение. – И я заставлю тебя подчиняться мне. Ты все сделаешь, что я тебе скажу. Потому что тебе не хочется умирать, верно?

Он заставил меня опустить голову и принялся развязывать узлы. Уже больше минуты никто не контролировал полет вертолета.

– Поторопись, – сказал я.

Глушков нервничал, дергал за концы веревки и, наверное, затягивал узлы еще сильнее. Меня сковало предчувствие удара. Мэд, должно быть, испытывала что-то похожее. Она вдруг задвигалась, стала дергать связанными руками, пытаясь разорвать веревки.

– Пусть он развяжет и меня!! – крикнула девушка. – И меня тоже, я не могу больше! Мы сейчас разобьемся!.. Да не держи меня, старый дурак…

Гельмут, не зная, как облегчить участь девушки, балластом лежал на полу. Кисти его рук посинели, веревки, должно быть, причиняли острую боль, но немец был уже безучастен ко всему. Он мысленно похоронил себя, и теперь был озабочен лишь тем, чтобы поменьше создавать помех живым.

Глушков, путаясь в веревках, рычал и хрипел. Я уже не мог спокойно сидеть, стал изо всех сил двигать плечами, упираться ногами в скамейку на противоположном борту, и с такой силой вытягивал шею, словно хотел отфутболить свою голову в пилотскую кабину, чтобы она там разобралась в ситуации и доложила нам.

Вертолет превратился в камеру безумцев. Мы все, кроме Гельмута, вдруг почувствовали приближение смерти – настолько близкой и реальной, что инстинктивно, как стадо животных, напуганное хищниками, кинулись от нее прорчь.

Путаясь в веревках, которые кольцами упали к моим ногам, я кинулся в пилотскую кабину, тотчас растянулся, споткнувшись о порожек, и едва не вляпался руками в кровяное пятно. Лопасти кидали мельтешащие тени на лобовое стекло, словно шла демонстрация кинофильма, и на зрителей надвигалось нечто гигантское, ослепительно-белое, как болид, несущий в себе чудовищную разрушительную силу. У меня не было времени выпрямиться и сесть в кресло, нас влобовую несло на Эльбрус, склон которого был покрыт натечным льдом, словно пирожное сахарной помадкой, и расстояние между нами уменьшалось настолько стремительно, что я не рассчитал силу, с какой дернул на себя ручку управления.

Двигатель работал с предельной нагрузкой; казалось, что вертолет налетел-таки на склон и, как на трамплине, стал круто брать вверх; Эльбрус провалился куда-то в бездну, и на лобовое окно упала синяя штора небесной лазури. Стрелка спидометра быстро поползла в обратном направлении – скорость падала слишком быстро. Когда я сообразил, что вертолет, стремительно набирая высоту, через несколько мгновений начнет заваливаться хвостом вниз и падать, стрелки высотомера уже застыли на цифрах "5-010".

Двинул ручку от себя. Вертолет начал возвращаться в горизонтальное положение, но высота на этот раз нас не спасала, потому как была относительной – пять тысяч десять метров над уровнем моря. До ледового склона же было всего несколько сотен метров.

Я стиснул зубы, подавляя крик, и сильно прикусил язык. Во мне не было ни рефлексов пилота, ни опыта, ни достаточных знаний, но я не мог