Тут в комнату вскочила Шарон Самойленко с подносом. Подносона плюхнула перед Троепольским – звякнули блюдца и ложечки – и повернулась кюноше. На лице у нее был написан небывалый восторг, сменивший привычную кислуюмину.

– Автограф дадите?

При слове “автограф” Троепольский почувствовал себя неуютно.Может, это и есть Максим Галкин, а он, Троепольский, просто что-то пропустил,перепутал и недоучел?

Юноша моментально сделал скучное лицо, тряхнул косицами ичто-то размашисто начертал на листочке, подсунутом Шарон.

– Как зовут?

– Меня? – задушенным голосом пискнула Шарон.

– Тебя, кого же!

– Шарон.

– Красиво, – похвалил юноша и еще что-то черкнул, очевидно,сверх нормы, потому что Шарон немедленно засияла от счастья, прижала листочек кгруди и посмотрела на юношу с любовью и сверху вниз – она была значительно вышеего ростом. Троепольский пил кофе.

– Так чего? – опять спросил юноша, освободившись от Шарон. –Сделаешь мне сайт?

– А ты кто?

– Не знаешь?! – не поверил тот. Троепольский отрицательнопокачал головой. Тогда юноша выдвинулся на середину комнаты, выставил двапальца правой руки, как-то боком подпрыгнул, выпятил живот, как младенец,собирающийся заорать, дернулся и сделал странный жест чуть ниже пояса.

Очевидно, так он объяснял Троепольскому, кто он такой.Троепольский смотрел с интересом, даже закурить забыл.

– Опять родители с утра на даче, – провозгласил юношанеожиданно и притопнул по ковру, – но это совсем ничего не значит! Опять с утранаступила жара, и все бу-дет хуже, чем вче-ра, а завтра все то же, и кверхубрюхом кругом лежат дохлые мухи!

Тут он повернулся вокруг своей оси, косы взметнулись, рубищевзметнулось, цепи зазвенели, вериги зазвенели тоже.

Троепольский перестал пить кофе.

– Кончай сидеть в тишине квартиры, ведь по природе тыза-ди-ра. – Опять дивный жест сверху вниз, а потом снизу вверх. – Иди тусуйся ипиво пей и ни о чем никогда не жалей! Кругом такая суета, а жизньисклю-чи-тельно проста!

И он опять притопнул, и повернулся, и открыл было рот, чтобыпродолжить причитания, но Троепольский больше слушать не желал.

– Ты что? – перебил он, и юноша замер от удивления. Должнобыть, никто и никогда его раньше не перебивал. – Читаешь рэп?

– Я не читаю, – обиделся юноша, – я пою. Я Бенцл. Ты меня неузнал, что ли?

Троепольский признался, что не узнал.

– Ну, так это я, и мне сайт нужен. Сделаешь сайт, чувак?

Троепольский сказал, что не делает сайтов… эстраднымзвездам.

– Да ладно тебе, чувак! Ну, им не делаешь, а мне сделай! Дая сам попсу ненавижу, ты же знаешь! Ну, вот если есть козлы, так это те, ктопопсу гонит и еще кто на радиостанциях сидит! Ну ничего не понимают, сколькораз говорил я им, что надо меня ставить, меня, а они!..

– Что, – поинтересовался Троепольский, – не ставят?

– Да нет же, мать их! В формат, говорят, не попадаешь, а этозначит песец, когда не попадаешь. Говорят, мелодии у тебя нет никакой, и вообщерэп лучше всего негры… того… поют. А из тебя, говорят, какой негр-то, блин?!

– На негра ты не похож, – согласился Троепольский.

– А я, ты понимаешь, чувак, я искусством занимаюсь, а некакой-то там туфтой! Для меня самое главное… Вот знаешь, что для меня самоеглавное?

– Что?

– Добро, – провозгласил юноша и погладил свой худосочныйживот, – добро для меня самое главное! У меня все стихи про добро!

– А не про дохлых мух разве? – усомнился Троепольский.

– Да не, мухи – это так, для рифмы, а потом, в этом тожечто-то есть, да, чувак? Ну, образ, сила, настроение, а? В стихах-то ведь чтоглавное?

– Что?

– Настроение! А я мух вообще не бью, потому что их создал нея, а бог, так как же я могу убить то, что создал бог?

– Не знаю, – признался Троепольский.

– А вот все, что не для души пишется, а для денег, это вселажа полная, ты ж понимаешь! Настоящему художнику на деньги плевать тридцатьраз!

Тут в кабинет, где Троепольский содержательно беседовал снастоящим художником, вдвинулся квадратный громила в черном пиджаке, черныхбрюках, черных очках, несмотря на грянувшие с утра пораньше сумерки, и сказалкаменным басом заискивающе:

– Дмитрий Петрович, это вас, – и протянул художнику телефон.

– Прости, это моя охрана, ты ж понимаешь, – скорчил рожицуюноша, подбежал к черному и выхватил у него телефон. – Да. Да. Чего еще? Нет.Не отменяй. А сколько билетов продали? А на разогреве кто? Ну и хрен с ними!Мало! Мало, говорю! А то, что мне бабки надо отбивать! Какая, блин, реклама?!Где она, реклама эта?! Да он вообще какой-то больной на голову, я ему говорю, аон мне… Что? А, ну ладно!

Он нажал кнопку, помахал телефоном в сторону громилы, и тотловко его подхватил. Юноша тотчас же замахал на громилу освободившимися рукамии чуть не вытолкал его за дверь.

– Ты приходи на мой концерт, – пригласил юноша и сделалгостеприимный жест, опять почему-то показавшийся Троепольскому не слишкомприличным, – я своему директору скажу, он тебе билеты пришлет. У нас сольникбудет – вау! Приходи с девушкой. У тебя есть девушка?

– Нет, – неожиданно признался Троепольский.

– Что это ты так, старик? Или ты гомик?

– А ты?

– Я нет.

– И я нет.

– Тогда приглашай любую! Секретарша у тебя первый сорт,старик!

Троепольский сидел и думал – что такое с ним происходит? Очем он разговаривает?! С кем он разговаривает?!

– Вот я про любовь недавно сочинил, старик, ты послушай. –Юноша опять выбежал на середину комнаты, приставил два растопыренных пальца кглазам, присел и стал волнообразно изгибаться. – Для любви всегда есть место всудьбе, потому что это то, что я дарю тебе, твоя мама считает, что я придурок,а мне плевать, как на этот окурок!

Троепольский покатился со смеху.

– Ну, как тебе стишата?

– Экстаз, – похвалил Троепольский, перестав смеяться.

– Меня недавно какие-то отморозки чуть не побили, –похвастался юноша. – Потому что у меня волосы длинные, потому что я несу доброи еще потому что я кришнаит.

– Ты подолгу и с интересом рассматриваешь свой пупок?