способа сохранения престижа и власти, которые он не сумел гарантировать после смерти отца. Вполне возможно, что по мере того, как его проповедь приносила плоды, он сам поверил в свою новую способность излечивать многих людей, признававших за ним это качество. Дерзость, с которой он продолжал свою практику уже после ее запрета церковными властями, и попытка найти защиту в диоцезе Асти являются не столько тупым упрямством разоблаченного обманщика, не желающего сойти с дороги, сколько доказательством его полной и безоглядной вовлеченности в процесс.

Кое-что можно добавить и о тех, кто следовал за Кьезой: за короткий период времени, с 23 июля по 5 августа, в его реестре отмечены имена двадцати семи сантенцев, подвергшихся лечению. Двое из них являются его родственниками: это Франческино Вароне и Джован Доменико Кьеза. Они принадлежат к относительно бедным крестьянским семьям, которые, как мы видели, приняли Джулио Чезаре по его прибытии в Сантену пятьдесят лет назад. Пятеро являются выходцами из семей издольщиков, четырнадцать — из бедных крестьянских семей, шесть — из семей нотаблей. Их объединяет то, что все они второстепенные персонажи в своих родственных группах: ни одного главы семьи или старшего сына. Лишь когда речь идет о самых бедных крестьянах (Скалеро, Верчеллино, Камандона), к Кьезе отправляются целые семейные ядра. Самым уважаемым лицом среди клиентов Джован Баттисты был, без сомнения, аптекарь Джованни Антонио Тезио; у него болела селезенка, и невозможно установить, насколько враждебность его семьи к Кьезе препятствовала решению подвергнуться обряду изгнания бесов. Очевидно, что он принял его в момент, когда Джован Баттиста находился на вершине успеха. Лечение, по-видимому, оказалось действенным, поскольку через четыре года мы встречаем его в добром здравии, при заключении брака с двоюродной сестрой Джованной Марией Раццетто.

Вновь определяющей для социального облика последователей Кьезы стала неоднозначная политическая характеристика социума: сначала это были бедные и отчаявшиеся люди, крайне нуждающиеся в объяснении причин своих несчастий; затем социально менее дифференцированное сообщество, в котором присутствуют и многие нотабли, даже принадлежащие к семьям, враждебным отцу экзорциста и ему самому (например, аптекарь Тезио). Отсюда следует, что, пусть на очень короткое время, его проповедь смогла заслонить и преобразовать позиции фракций в коммуне. Затем наступил спад и отсев последователей: отныне толпа, сопровождающая Кьезу на пути в Турин, состоит только из множества несчастных и калек; на протяжении трех дней она будет осаждать архиепископство, затем фигурировать в показаниях, в документах процесса. Общее у всех этих людей — чувство обездоленности; для того чтобы доставить в Турин все костыли, которыми они пользовались, понадобилась целая телега. А когда Кьеза снова исчез, и причем навсегда, община столкнулась с проблемами наведения порядка, обретения равновесия, установления отношений с Кьери, с государством, с синьорами. Неприятности и треволнения отодвинули, сместили и заслонили описанные проблемы, но они приобрели еще большую остроту, чем прежде. Перед синьорами из консорциума, нотаблями, крестьянами Сантены встала необходимость найти новый баланс, создать новую институциональную организацию. За пятьдесят лет изменились возможности и соотношение сил. Все теперь подталкивало к ускоренному встраиванию городка в административную систему, которую Витторио Амедео II насаждал из центра, несмотря на разнообразие местных политических реалий.

В 1697 г. неурядицы достигли своего предела: Кьеза исчез, война и голод свирепствовали уже более шести лет; ситуацию усугубляли чрезвычайные налоги на ополчение, и все это выглядело еще мрачнее в свете суровой морали того времени. Только феодалы, казалось, могли рассчитывать на реорганизацию своей власти и разработку новой локальной политики. Их задачей было, с одной стороны, сконцентрировать доли юрисдикции в как можно меньшем числе правообладателей, с другой — восстановить нормальную жизнь поселка, дать ему нового подеста и судью, нового нотариуса, который не затевал бы личных авантюр и содействовал прозрачности отношений между крестьянами и синьорами, Сантеной и Кьери, феодом и государством.

После 1690 г. было несколько подеста, но в военной сумятице, во время замешательства в семействе Тана, в ходе спора о юрисдикции и при разной расстановке сил синьоров действовать оказалось нелегко. Дело не двигалось вперед, и ни один чиновник не сумел получить всех полномочий. Не случайно в момент, когда возобновилась дискуссия о юрисдикции, за образчик нормального администрирования был взят период управления Джулио Чезаре Кьезы. Именно тогда сфера действия местной власти была четко определена, а территориальные границы, в которых распространялись права синьоров, имели достаточно ясные очертания. Таким образом, нам следует изучать деятельность Джулио Чезаре, если мы хотим показать, в контексте агрессивной антифеодальной политики Витторио Амедео II, всю полноту юрисдикции консорциума синьоров Сантены и широту автономии феода. Я уже упоминал о том, что использовавшиеся Кьезой методы уголовного преследования пришлось восстанавливать с помощью воспоминаний сантенцев, а не по документам, так как бумаги подеста были уничтожены пожаром, устроенным французскими военными в Вилластеллоне и в отдельных домах Сантены.

Впрочем, проблему юрисдикции следовало решить: чиновникам Перераспределения надлежало провести предварительную проверку земельного налогообложения в рамках затеянной Витторио Амедео II большой кадастровой описи и определить фискальную подчиненность территории Сантены, как и точные границы города Кьери.

Замеры для Перераспределения во многих коммунах начались в 1698 г., и не случайно именно в этот момент действующий подеста Сантены, нотариус Людовико Чинквати из Камбьяно, назначенный консорциумом, приступил к резонансным мероприятиям, которые должны были подтвердить автономную юрисдикцию Сантены в самом широком объеме. В 1699 г. он конфисковал у Джован Баттисты Виллы в «Тетти-Агостини» «ослиную особь» под тем предлогом, что «названный Вилла не подчинился устному вызову на его суд в Сантену. Вилла заявил, что он не обязан являться, поскольку не подчиняется подеста, и за это тот же Чинквати подверг его названному наказанию»[163]. Вилла, однако, обратился к Сенату и добился возвращения животного, хотя и внес залог, поскольку Сенат все еще не решался вступить в открытую схватку с сеньориальной властью и административная неопределенность относительно размеров феода нисколько не уменьшилась. Дело тем временем велось, но чрезвычайно медленно из‐за юридической путаницы, связанной с разбором документов об инвеституре на феод за последние пятьсот лет.

Через год, поскольку приближался день измерения территории Кьери, те же синьоры Сантены в апреле 1700 г. обращаются к герцогу и к Сенату, чтобы получить от них подтверждение «спокойного, мирного и древнейшего владения как гражданской, так и уголовной юрисдикцией в Сантене и ее хозяйствах»[164]. Сразу после этого они подталкивают своего подеста к новым действиям. 1 мая «после приходской мессы, отслуженной в Сантене и существующей там Церкви, когда народ направился к выходу, синьор Людовико Чинкватто, подеста этого места, с помощью гонца из Вилластеллоне или живущего там, во всеуслышание провозгласил через этого