Тонны воды за корпусом давят мне на голову и плечи, я дышу одним и тем же несвежим воздухом и задыхаюсь от собственной паники…

Я осторожно слезла с койки и медленно пошла вперед, вытянув руки, чтобы ни на что не наткнуться в кромешной темноте. Воображение рисовало страшные сцены из детских кошмаров: гигантских пауков, ползущих по лицу, и даже саму девушку – без век, без губ, без языка. При этом я осознавала, что, кроме меня, в каморке никого нет – в таком тесном помещении я бы услышала, ощутила запах и присутствие посторонних.

Наконец пальцы коснулись двери. Первым делом я дернула за ручку – по-прежнему заперто. Попробовала нащупать глазок, но его не было. Зато я нащупала выключатель и с бешено бьющимся сердцем щелкнула им.

Ничего.

Я пробралась обратно к койке и залезла под одеяло. Мышцы подрагивали от тревоги и того противного ощущения, будто заболеваешь гриппом. В голове расползалась пустота, словно окружающая тьма пробралась внутрь меня и заглушила все ощущения, кроме нарастающей паники.

О боже. Нет. Только не сейчас.

Не могу. Не позволю.

Во мне зародился гнев, и в абсолютном одиночестве каморки он стал единственным, за что можно зацепиться. Предательница. Вот вам и женская, черт возьми, солидарность. Я боролась за нее, ставя под удар собственную репутацию, терпела сомнения Нильссона и подозрения Бена – и все ради чего? Чтобы она предала меня, ударила головой о металлическую стену и заперла в этом чертовом гробу!

Каким бы ни был план, она – его часть.

Это она напала на меня в коридоре. Чем больше я обдумывала случившееся, тем сильнее убеждалась в том, что именно ее худощавая рука, гибкая и крепкая, просунулась в дверь, чтобы забрать поднос. Рука, которая может расцарапать, дать пощечину или разбить голову.

У нее должна быть некая цель – никто не пойдет на такие ухищрения просто так. Хотела инсценировать собственную смерть? И я должна была стать свидетелем произошедшего? Тогда зачем притворяться, что ее там вообще не было? Зачем уносить все из каюты, смывать кровь, выбрасывать тушь и целенаправленно опровергать все, что я рассказывала о той ночи?

Нет. Она не хотела, чтобы ее видели. В каюте что-то произошло – не знаю что, но я не должна была это видеть.

Что может связывать крик, кровь и укрывательство? Драка? Удар в нос, крик боли, хлынула кровь, и человек выбежал на террасу, чтобы не запачкать каюту, вот на стекле и осталось пятно… и никакого убийства. А если девушка находилась на борту незаконно, понятно, зачем все скрыли, смыв кровь и спрятав ее в другом месте.

Однако остальное не складывалось. Если драка была непреднамеренной, как удалось моментально освободить каюту? Днем, когда я заходила за тушью, та самая каюта была забита вещами девушки. Случись драка внезапно, никто не успел бы вытащить оттуда все вещи за несколько минут до прихода Нильссона.

Нет, случившееся точно было спланировано. Каюту заранее освободили и тщательно вымыли. И я начала подозревать, что десятая каюта не просто так оказалась пустой. Нет, именно десятая должна была пустовать. Каюта Пальмгрена была крайней на судне, и никто бы не увидел, как тело исчезает в пене, в кильватере корабля.

Кто-то на самом деле погиб, сомнений нет. Только не та девушка. Но тогда кто?

Я ворочалась в темноте, пытаясь различить какие-нибудь звуки, кроме гула двигателя, и ответить на мучающие меня вопросы. Голова шла кругом, а я все возвращалась мыслями к одному вопросу. Кто? Кто все-таки погиб?

Проснулась я снова от металлического щелчка. Зажегся свет, энергосберегающие лампы загудели, нагреваясь и заглушая звон у меня в ушах. Сердце заколотилось в груди, я резко вскочила, оглядываясь, и сбила что-то у кровати.

Я упустила свой шанс.

Черт возьми, я снова упустила шанс.

Мне нужно было узнать, что происходит, что они намерены со мной делать, почему держат взаперти. Долго я здесь пробыла? Сейчас день или ночь? Или та девушка, если это она меня похитила, просто решила, что сейчас самое время включить свет?

Надо посчитать. На меня напали в ночь на вторник. Сейчас как минимум утро среды, хотя мне казалось, что я провела в каморке больше суток – намного больше.

Я пошла в ванную умыться. Когда я вытирала лицо, голова резко закружилась. Я схватилась за дверную раму и закрыла глаза, лишь бы избавиться от ощущения, что я лечу вниз к глубоким темным водам.

Наконец это чувство прошло, и я вернулась в комнату, села на койку и опустила голову между колен. Меня бросало то в жар, то в холод. Может, корабль качнуло? Трудно понять, когда кружится голова, а когда в борт бьют волны. Здесь, внизу, движения судна ощущались совсем по-другому – оно не поднималось и опускалось на волнах, а как будто медленно перекатывалось. Вместе с непрерывным гулом двигателя мерное покачивание оказывало странное, гипнотическое воздействие.

У кровати стоял поднос со сдобными булочками и миской мюсли. Вот на что я наткнулась, вскочив с койки. Я не чувствовала голода, но после тефтелей я больше ничего не ела. Если я предполагаю отсюда выбраться, нужно бороться, а для борьбы нужны силы.

Чего мне на самом деле хотелось, так это не есть, а принять свои лекарства. Я физически ощущала их нехватку, как и в прошлый раз, когда пыталась с них слезть. Тогда я уверяла себя, что без таблеток лучше, но теперь я знаю, что это не так. Будет только хуже.

«Если доживешь», – пробормотал противный внутренний голосок.

Мюсли застряли в горле, я никак не могла их проглотить.

Скорее бы вернулась девушка из той каюты. Перед глазами возникла яркая, поражающая своей жестокостью картина: я хватаю ее за волосы, как она схватила меня, и бью головой об острый угол металлической койки, а потом смотрю, как течет кровь, резкий запах которой распространяется по тесной душной каморке. Я вспомнила пятно крови на стекле террасы. Как бы мне хотелось, чтобы это была ее кровь.

Превозмогая боль, я проглотила недожеванные мюсли. Взяла еще ложку и трясущейся рукой поднесла ко рту. «Как же я тебя ненавижу. Надеюсь, ты на самом деле утонешь». Давясь мюсли, я снова и снова глотала их, пока тарелка наполовину не опустела.

Не знаю, как я это сделаю, но надо попробовать.

Я подняла с пола тонкий пластмассовый поднос и ударила им о металлический край койки. Он отскочил, и я едва успела увернуться. Вдруг вспомнилось, как грабитель хлопнул дверью и рассек мне щеку; пришлось на мгновение закрыть глаза и ухватиться за кровать.

Пробовать снова я не стала. Вместо этого я поднесла поднос к краю койки, а в другой его конец уперлась коленом и стала давить. Он не поддавался, и я надавила еще сильнее. С треском, подобным выстрелу, поднос разломился пополам, и я чуть не упала. Зато цель была достигнута – в моем распоряжении два обломка пластмассы с пугающе зазубренными краями.