– А что? Куда деваться?

– Переодевать одежду надо было, менять на мужицкое, самое посконное… и где поглубже в подпол…

– Там же вода, – напомнил Болотников.

– Значит, в челнок какой ни то… да огородами, сторонкой… Когда стали казаков выводить, попробовали бы улепетнуть… А ты – ворота настежь и саблю поперек свово горла да к Шуйскому кланяться… Мыслишь – простил? Никогда сей ворон зловонный тебе, смерду, не простит… И не надейся! Был бы ты князь или боярин, тогда простил бы… Вон Шаховского сослали и, думаю, не утопят. Светает, что ли? У, гремят бердышами… За мной пришли. Ты скорым делом тоже поплывешь.

– Может, встретимся с тобою, Каспар? Мы грешники… так хоть в аду…

– Ни в каком аду, Иван… Нигде мы не встретимся боле, прощай. Раньше соображать-мекать надо было…

Вошли четверо стрельцов, пятый с факелом. Ярыга хромой, задрипанный, достал бумажку трубочкой. Развернул, прочел сипато, по-утреннему:

– Немец… Ка…спар Хвиделер тута? Здесь. Берите его, ратники. Ведите его, по царскому указу, в реке мырять. На вервии держите крепко. Четыре раза чтобы живого вытянули, а пятый насовсем, хе… хе…

Ночью Болотников вздрогнул от стука подкованных сапог. Дверца низкая ржаво заскрипела. Опять факел, стража, ярыга с грамотой.

– По указу великого государя велено ослепить бунтовщика злостного Ваньку Болотникова на оба глаза…

– Выжигать будете? – спросил Болотников.

– Не, Иван Исаевич, – ухмыльнулся кат. – Легонько шильцем в зрак, в самую середку. Ты только не дергайся, а то больнее будет.

С двух сторон взяли бывшего воеводу под руки, факел приблизили к лицу. Острая боль дважды, и горящий факел пропал. А по щекам потекли обильно слезы и кровь. Застонал Болотников, проклиная жизнь свою боевую геройскую. Опустили его на солому.

– Отдыхай, – говорит ярыга, – пока.

Прошло еще две недели. Уж думалось: может, оставят жить хоть слепым. Побрел бы с поводырем от церкви к церкви, от села до села… Вроде бы воду приносят, хлеб, квас даже. Через день кашу с конопляным маслом Так что – жить буду или нет?

Застучали по сбитым ступеням шаги. Не еду несут. Тут другое. Ну что ж, молись, Иван. «Прости, Господи, грехи раба твоего, вольные и невольные».

Вошли, стоят и молчат. Слух о Болотникове среди простых ратников хороший. Ярыга пробормотал: … «по указу… за злостные его преступления… посадить на воду…»

– Пошли, Иван Исаевич, – сказал начальник караула. – Кончилось твое время.

– Иду, иду. Помогите подняться, я готов.

– Попа звать? – ярыга просипел. – Положено воще-то.

– Обойдусь, – даже усмехнулся Болотников. – Чего попов беспокоить? И так справимся. Мне мырять един раз?

– Един, един, – заговорили смущенно стрельцы. – Без всякой задержки. Царский указ верный. То прошлый был… с немцем-то… Во намыкались. Аж его жалко стало. Цельный час топили.

Поддерживали атамана под руки, когда шли к реке. Снежок выпал недавно. Река чуть взялась тонким ледком. У берега для удобства утопления плот приколочен.

– Вы, робята, как дойдем, меня в воду-то не толкайте. Поставьте на край и – все. А дальше я сам, – сказал казнимый бунтовщик.

– Добро, делай как знаешь. Мы те не повредим, – обещал караульный начальник.

И тут Болотников вспомнил, как пела голубоглазая, чернокудрая веселая Нинетта в Венецее. Эх, жаль ее боле не увидать…

– Пошто ты поешь чой-то тако не по-нашему? – удивился его пению ратник.

– Се во Фряжской земле я слыхал от девицы одной…

– Ишь ты… Ну вот, пришли. Стоишь у самого края.

– Дай вам Бог, робята… – Тут Болотников выдохнул воздух, подпрыгнул и колом пошел в глубь реки. Только несколько мелких пузырьков появились в черной полынье…

Постояли стрельцы у реки, посмотрели в полынью. Оглянулись на побелевший Каргополь.

– Ну, теперя наш Иван Исаевич идет глубью, река тута шустрая до самого озера Лачи… – Вроде пригорюнились слегка, пошли на службу.

* * *

Двое путешественников, приехавших в Каргополь в закрытых санях, похожи были на иноземцев, что появлялись изредка по меховому промыслу: нельзя ли купить белку, лисицу красную и бурую?.. Может быть, куницу? Про соболя спрашивать боялись, – царский запрет. Ну, приехали, остановились на время. Перекусили у вдовы одной, которая стол держала для приезжающих. Да зачем-то послали к тюрьме возчика своего – поспрашать про сидельцев. А стражники все и рассказали.

Были, мол, в подвале-то важные птицы: немец один и воевода воровской Болотников. Немца-то давно уж на воду посадили, а Болотникова сперва ослепили по указу самого царя, а спустя две недели, вчера только, ранним утречком ушел и Иван Исаевич Болотников насовсем, тоже водой.

Когда иноземцы узнали такое, головами покачали, перекрестилися всей ладонью – да не на правую, а на левую сторону – и отбыли из Каргополя в неизвестном направлении.

Ехали припорошенной уже, основательно занесенной молодым снегом дорогой и говорили на непонятном наречии. Если же перевести, то получался такой странноватый смысл.

– Наша вина, падре Луччино Собинетти. Мы не обеспокоились заранее освободить мессера Джованни… Это вполне возможно было осуществить, подкупив стрельцов и даже какого-нибудь их начальника.

– Но они очень страшатся гнева… как они говорят «опалы» царя Шуйского.

– Вздор. Сейчас в Московии такая «ропша», если изъясняться по-польски, такая неразбериха, что хорошие деньги – несколько сот, ну, тысяча рублей – заставили бы их позабыть свой долг и даже царскую расправу. Придумали бы запутанную историю и помогли создать условия для побега. А вместо Джованни выслали бы в Каргополь другого человека и побыстрее его казнили. Здесь такие замены нередки. Э… не сумели забрать такого нужного удачливого предводителя, падре Луччино…

– Признаюсь, я впал в некоторую беспечность, когда мессер Джованни вот-вот должен был взять Москву и схватить Шуйского. Виноват мерзавец Молчанов. Джованни поверил, что он появится вблизи Москвы… О, тогда весь народ, все войско бросилось бы за Димитрием Ивановичем, то есть за Молчановым… С Шуйским было бы покончено в одно мгновение. И Джованни, и князь Шаховской умоляли его, писали одно письмо за другим… Но этот трус и обманщик только обещал.

– Он еще ответит за это, – мрачно предрек тот, кого называли падре Луччино.

– А ведь уже возник новый Димитрий Иванович… Чей он человек? Кто он? И с кем нам придется соперничать для того, чтобы выставить в свет своего претендента на московский престол? И кого предложить? Королевича Владислава? О, это очень ненадежно.

Изгнанный при Самозванце, престарелый патриарх Иов приехал в Москву в царской каптане, обитой изнутри соболями. Там, откуда он возвратился, была земля, покрытая болотами, мхами, овеянная жестокими ветрами льдистых морей, а здесь житная хорошо мощенная улица. Остановился он со всякими льготами и почестями на Троицком подворье.