Но вместо того чтобы сделать глоток, Алистер брызнул содержимым на глиняную руку, сжимавшую запястье Гейба. Пальцы разжались, Гейб качнулся назад. Существо в его голове еще дрожало, как костная пила, готовая распилить его череп, но хотя бы мысли вновь стали его.

— Какого черта это было? Святая вода?

— Не нужно богохульствовать, Гэбриел. Всего лишь капля воды из Влтавы. — Алистер закрутил фляжку и сунул обратно в карман. — Боюсь, это вряд ли задержит нашего друга дольше, чем на несколько мгновений.

Глиняные пальцы снова зашевелились. Раздались скрежет и хруст — будто хозяин руки выбирался из могилы. Вместе Джордан и Алистер вытянули Гейба из ямы.

— Ну что ж. Мисс Римз, мистер Причард, — Алистер махнул зонтиком в противоположную сторону от фонарей и криков полицейских, готовых обрушиться на них. — Сюда, если изволите. Советую поспешить.

***

Таня вздохнула, когда увидела свой дом. Или вздохнула бы, если бы не дрожь, охватившая все тело. Путь от реки был долог и жалок. Ее ботинки хлюпали, она оставляла грязный след и едва дышала.

В реке было холодно. Очень, очень холодно.

Она помедлила на углу, чтобы пропустить шумную троицу студентов. Лучше дать им пройти вперед: наверное, она похожа на речную ведьму — все волосы в тине. Юноша и две девушки пересекли улицу, он обнимал их за плечи. Одна из студенток взглянула в Танину сторону, когда они проходили мимо. Такая юная.

«О Андула. Что я с тобой сделала? — Таня начала задыхаться. — Что Лед с тобой сделал? Что они сделали со мной? Какой лжи я служила?»

Она дождалась, пока ребята завернут за угол и исчезнут из виду, дотянула последние несколько метров до дома. Сначала она сорвет с себя промокшую одежду и завернется во все одеяла, которые есть в квартире. А потом нальет себе выпить. Может, дважды. А потом они с дедушкой поговорят начистоту. Если нужно, она не будет спать всю ночь, допрашивая конструкт.

Таня потащилась вверх по лестнице. Чтобы не умереть от переохлаждения, она задействовала все талисманы, которые при ней были. А это опасно. Дома в Волгограде она видела мужчин и женщин, которые проводили дни в оцепенении, пытаясь навеки забыть Сталинградскую битву. Она видела, что случалось, когда кого-то, кто заливает за воротник, лишали алкоголя. Танины руки так же дрожали, когда она пыталась вставить ключ в замок.

Наконец она справилась, но только как следует позвенев связкой и добавив к паутине царапин новые следы. Войдя внутрь, заперлась и прислонилась к обитой дерматином и ватой двери. Ее обмороженное сердце билось часто, кровь пульсировала в ушах, как турецкий барабан. Она стояла так долго — переводя дыхание, прежде чем начать сражение с ботинками. Бросила их как попало. Изможденная, напуганная, замерзшая до костей, рванула в спальню, оставляя след из промокшей одежды.

Только стянув одеяла с постели и завернувшись в них наподобие бедуинки, она поняла, что, несмотря на поздний час, ей не пришлось включать свет. Ни в коридоре, ни в спальне. Она ведь не оставила лампы включенными, когда уходила? Такими транжирами бывают только дети и люди на Западе. Таня на цыпочках вышла из спальни и заглянула за угол, в коридор.

Свет горел во всех комнатах ее квартиры. В туалете. В ванной. И в конце коридора, на кухне... Оттуда же доносились слабые высокие трели и шипение — будто кто-то настраивал радио.

«О нет».

Треск помех на кухне кристаллизовался в голос дедушки, как если бы человек, настраивавший частоту конструкта, забросил в эфир сеть и тянул его душу на землю, словно раненую птицу.

— Какие вопросы мы должны обсудить? — произнес конструкт.

Смешок незваного гостя был до ужаса узнаваем.

«Нет-нет-нет-нет-нет».

Задержавшись только чтобы накинуть приличный халат, она босиком прошлепала в кухню в безумной надежде, что ослышалась. Она ослышалась, недопоняла — этому есть невинное объяснение. Но нет. За кухонным столом, играя с верньерами на дедушкином радио, сидел Александр Вадимович Кометский, начальник пражского штаба КГБ. Ее кастрюли и сковородки были свалены на полу возле шкафа.

— Я разочарован и напуган, Татьяна Михайловна. Незнакомый мужчина проникает к тебе в квартиру, а ты ничего не делаешь, чтобы противостоять ему? Как же тебе повезло, что это лишь я, твой подлинный друг, действующий в твоих лучших интересах, любящий тебя, как отец.

Последовала долгая напряженная пауза, пока шестеренки в голове Тани не заработали так, чтобы она смогла говорить.

— Шеф? Что вы тут делаете?

— Я беспокоился за тебя, Таня. Ты не появлялась на работе весь день, и даже милая Надя понятия не имела, куда ты делась. Мы боялись, что случилось что-то ужасное.

Она думала, что вылазка на баржу займет не более часа на восходе — теперь, возможно, было уже за полночь. Чтобы скрыться от охранников на барже и запутать погоню, потребовалось много часов и один заплыв по реке. Она не появлялась в пражском штабе КГБ весь день.

— И... боже, боже... я вижу, что мои страхи обоснованы, — продолжил он. Запах его дыхания подсказал ей, что вместе с дедушкиным конструктом он нашел остатки ее алкоголя. На который она так надеялась. — Почему ты такая мокрая, милая Таня, и такая грязная?

— Я прыгнула в реку, — ответила она. По крайней мере, это правда. Самая глупая и наивная часть ее личности надеялась, что он сосредоточится на реке и не затронет тему конструкта, который держит в руках.

Он нахмурился, и она добавила:

— Отчаянная ситуация. За мной следили. Возможно, западные службы. — Формально все так: она ничего не знала о сотрудниках Льда на барже.

Саша покачал головой.

— Ну и ну. Это разрывает мое старое сердце: с тобой чуть не стряслась беда. Конечно, если бы ты следовала правилам и не действовала в одиночку, может, ты бы не оказалась в такой отчаянной ситуации. В моем штабе сотрудники заботятся друг о друге. Ведь так?

— Да, шеф. Всегда.

— Мы ведь семья. — Он торжествующе кивнул. Но затем постучал ногтем по радио и усмехнулся. — Кстати о семье! — Ужас грозил разорвать ее пополам. — Этот странный прибор. Когда я его обнаружил, сначала подумал: «О нет! У нашей дорогой Тани незарегистрированное радио». Не передать, как мне было больно от мысли, что ты слушаешь западные радиостанции.

Плохо дело. До сибирского ГУЛАГа недалеко. Она вновь начала дрожать, уже не от холода.

—