столетии наследники Миллера по богословской линии научились скромно умалчивать о точной дате конца времен, однако они не жалеют красок в описании того, как именно все произойдет; Миллер и его последователи не смогли устоять перед предсказанием точной даты по Библии, а современные апокалиптики охотно экстраполируют газетные заголовки наших дней в мнимо правдоподобные нарративы конца света, раз за разом терпя неудачу в своих прогнозах. При этом, как было с летающими тарелками Дороти Мартин, каждая неудача оборачивается притоком новообращенных и новыми, еще более диковинными фантазиями.

Увы, эти нарративы способны оказывать влияние на поступки тех, кто управляет мировой машиной Судного дня.

Глава шестая

Приключения Уинстона Черчилля в королевстве монетарной политики

Все люди наиболее доверчивы, когда они наиболее счастливы; когда много денег только что заработано, когда некоторые действительно их зарабатывают, когда большинство людей думают, что они зарабатывают деньги, появляется счастливая возможность предаться упоительной лжи. На какое-то время почти все в нее поверят.

Уолтер Баджот346

Ранней осенью 1929 года Уинстон Черчилль неторопливо объезжал Канаду в персональном железнодорожном вагоне. Он прибыл в Нью-Йорк 24 октября 1929 года, в Черный четверг, в день первого катастрофического падения акций на фондовой бирже (их было немало той осенью), и записал: «Какой-то джентльмен бросился с пятнадцатого этажа и разбился; началась суматоха, и прибыла пожарная бригада». На следующий день некий незнакомец пригласил Черчилля на смотровую галерею нью-йоркской фондовой биржи, и глазам предстала такая вот картина347 :

«Я ожидал увидеть столпотворение, но зрелище, представшее моим глазам, оказалось на удивление спокойным и упорядоченным. Сотрудники биржи ходили, как в замедленной киносъемке, предлагая друг другу огромные пачки ценных бумаг за треть прежней стоимости, но не могли найти ни одного смельчака, согласившегося бы приобрести состояние, которое они предлагали» [105].

Вскоре после этого он отплыл домой, в Великобританию, не обратив внимания на связь между своими финансовыми проблемами четырехлетней давности и важными событиями, что разворачивались у него на глазах. Впрочем, биржевой крах все-таки отчасти заинтересовал Черчилля. Падение акций опустошило его спекулятивный инвестиционный портфель и обременило долгами. При этом личные невзгоды обернулись радостью для потомков: чтобы расплатиться с кредиторами, Черчилль вновь прибегнул к самому своему надежному оружию – опять взялся за перо. За следующее десятилетие он опубликовал несколько своих лучших книг, а также множество статей и даже одну пьесу.

Назвать политическую карьеру Черчилля до 1929 года «шашечной» было бы преуменьшением. Будучи в годы Первой мировой войны Первым лордом адмиралтейства, он всячески поддерживал катастрофическую по последствиям высадку в Галлиполи, которая обошлась в тысячи жизней и стоила ему должности. Десять лет спустя премьер-министр Стэнли Болдуин, не подозревая о финансовой некомпетентности Черчилля, назначил его канцлером казначейства (в британской чиновной иерархии это министр финансов). Свое общение с чиновниками казначейства Черчилль описывал так: «Будь они солдатами или генералами, я бы понял, о чем они говорят. А то мне чудилось, что все вокруг болтают по-персидски»348.

* * *

Имя Хаймана Мински упоминается почти непременно, когда экономисты начинают обсуждать финансовые пузыри. Мински был любопытной фигурой экономического паноптикума 1950–1980-х годов: длинноволосый бунтарь искренне считал, что капитализм принципиально нестабилен, словно воплощал в себе осовременившегося, получившего лучшее образование Карла Маркса. Превосходя проницательностью всех прочих наблюдателей и очевидцев двадцатого столетия, он отлично разбирался в «патофизиологии» пузырей и экономических циклов, для которых, по его мнению, достаточно всего двух условий: доступности кредитов вследствие снижения процентных ставок и появления передовых технологий.

Начнем с процентных ставок. До Первой мировой войны британские банкноты свободно конвертировались в золотые соверены по цене 4,86 фунта стерлингов за унцию, и владельцы банкнот были уверены, что правительство располагает нужным запасом слитков для удовлетворения спроса. Фунт стерлингов казался надежной валютой, и потому сравнительно малое число владельцев банкнот на самом деле прибегало к конвертации; уж лучше пачка бумаги, чем штабель слитков желтого металла. Но военные усилия Великобритании потребовали запуска печатных станков, а стремительно выросшее количество банкнот подорвало былую уверенность, и владельцы бумажных денег теперь все чаще норовили обменять их на золото.

После войны Великобритании постоянно недоставало золота для обеспечения бумажных денег, и пришлось временно отказаться от конвертируемости валюты, чтобы владельцы обесценившихся банкнот не истощили государственные запасы слитков. В 1925 году Черчилль допустил ошибку, возобновив конвертируемость валюты и вернув фунт к золотому стандарту по старому курсу 4,86 фунта стерлингов за унцию. Переоцененный фунт сделал британские товары более дорогими и тем самым сократил объемы экспорта; кроме того, искусственно завышенный обменный курс привел к удешевлению иностранных товаров и стимулировал импорт. К 1926 году золотые резервы страны уменьшились на сумму 80 миллионов фунтов стерлингов, то есть на 10 процентов от общих запасов золота; это не могло не пугать349.

С самого рождения Соединенных Штатов Америки высокопоставленные американские и британские правительственные чиновники поддерживали близкие, дружеские личные отношения, и в момент кризиса это обстоятельство оказалось поистине роковым: речь о дружбе двух руководителей крупнейших центральных банков мира, председателя Федеральной резервной системы США Бенджамина Стронга и управляющего Банком Англии Монтегю Нормана.

Наилучшим способом поднять стоимость фунта и остановить отток золота было понизить американские процентные ставки, что сделало активы, номинированные в фунтах стерлингов, относительно более привлекательными. Стронг поступил именно так в 1927 году и тем самым выручил Нормана – но за сиюсекундное спасение пришлось заплатить высокую цену. Низкие процентные ставки в Америке, уже охваченной мощным экономическим бумом, породили спекулятивную лихорадку, которая разразилась как раз тогда, когда Черчилль, приближаясь к концу своего турне по Северной Америке, остановился в Нью-Йорке.

* * *

К 1929 году развитый мир успел привыкнуть к регулярным финансовым потрясениям. Очевидцы событий и историки вместе с ними часто характеризуют эти кризисные взлеты и падения как болезни; что ж, медицинская аналогия и вправду позволяет лучше понять пациента и саму болезнь, хотя мы говорим о людях и социальных потрясениях.

Врачи рассматривают болезнь в трех основных оптиках: через патофизиологию, лежащую в ее основе биохимию и физиологию процесса болезни; через анатомию поражаемых органов и части тела; через симптомы и признаки, которые ощущает пациент и которые наблюдает врач у постели больного.

Точно так же можно рассматривать пузыри и кризисы. Например, их патофизиология связана с капризами человеческой психики и колебаниями доступности кредита в рамках современной банковской системы. Под анатомией в данном случае можно понимать «схему четырех П», то есть придумщиков, публики, политиков и прессы. А к признакам и симптомам относятся заразительная тяга общества к богатству, получаемому почти без усилий, высокомерие придумщиков и превознесение последних широкой публикой