понемногу начало увеличиваться количество дефолтов. Исходно стоимость базового обеспечения, в данном случае домов, возрастала, так что банки и держатели ипотечных ценных бумаг несли незначительные потери, ведь собственность недобросовестного заемщика можно было конфисковать и перепродать с прибылью. Но около 2007 года объем принудительной продажи таких домов вызвал снижение цен, и банки с держателями ценных бумаг стали нести убытки; в конце концов некоторые из них обанкротились и / или обратились за федеральной помощью. Как следствие, стандарты кредитования снова были ужесточены. Это фактическое прекращение кредитования со стороны банков привело к дальнейшему снижению цен на жилье и заставило домовладельцев отказаться от ипотечных кредитов.

Подобное происходило не только в Соединенных Штатах Америки, но по всему миру. В первые пять лет жилищного пузыря (примерно в 2002–2007 годах) основным доказательством добросовестности заемщика на рынке ипотечного кредитования было, образно выражаясь, наличие пульса; после краха банки принялись считать золотые пломбы во рту потенциального кредитуемого. Точно так же потребители, инвесторы и потенциальные домовладельцы стали гораздо больше интересоваться погашением долга, а не его приобретением, из-за чего снизилась доступность кредита и сократилась денежная масса.

Мински, скончавшийся в 1996 году, учил, что этот цикл является неизбежным результатом эластичности валюты: банки, как центральные государственные (тот же Федеральный резерв), так и частные, могут увеличивать и сокращать предложение денег. Также, указывал он, эти колебания объема денежной массы затрагивают практически все области рыночной экономики, не только жилищный сектор, но и корпоративное управление, а также рынки акций и облигаций.

Знаменитая «гипотеза нестабильности» Мински гласит, что в безопасной и стабильной финансовой среде деньги неизбежно перетекают от надежных заемщиков к тем, кого принято называть потенциально уязвимыми. В конце концов ситуация выходит из-под контроля, что и порождает вышеупомянутые кризисы, из-за чего кредиторы и инвесторы становятся более осмотрительными, а цикл начинается заново; можно грубо предположить, что этот процесс занимает около десятилетия. Коротко говоря, стабильность порождает нестабильность, а нестабильность ведет к стабильности; кредиторы при этом периодически «ломают» экономическую систему своими страхами и жадностью355. Конечно, без алчных заемщиков жадным кредиторам попросту не хватало бы клиентов.

Мински, должно быть, интуитивно понимал, пусть и не говорил о том впрямую, что здесь необходимо наличие еще двух условий, помимо «замещения» и доступности кредита: забывчивость общества в отношении предыдущих циклов и отказ от привычных и разумных, объективных способов оценки рисков.

Склонность к амнезии вытекает из самой сути гипотезы нестабильности. После финансового кризиса, когда свежи воспоминания о болезненных потерях, инвесторы и банкиры всячески избегают риска; первые не спешат покупать акции, а вторые выдают разве что наиболее безопасные и обеспеченные ссуды. По мере постепенного восстановления рынков, когда неприятные воспоминания рассеиваются, игроки начинают все больше рисковать, и цикл нестабильности возобновляется.

Пренебрежение трезвым финансовым расчетом под влиянием убедительных нарративов – последний из тех факторов, что в совокупности порождают финансовые мании. Когда люди сталкиваются с трудными или вовсе нерешаемыми аналитическими задачами, скажем, с оценкой компании, не приносящей прибыли, не говоря уже о дивидендах, обыкновенно используются более простые аналитические методы; среди психологов применительно к таким методикам принято говорить об «эвристике».

За последние несколько десятилетий психология значительно углубила наше понимание того, как люди применяют эвристику, когда сталкиваются с трудными или не поддающимися решению задачами; в частности, мы теперь знаем, как все происходит в области финансов, и лучше понимаем финансовые мании. В 1940-х годах уроженец Венгрии, американский психолог из Мичиганского университета по имени Джордж (Дьердь) Катона начал изучать «экономическое измерение» человеческого мышления и впервые применил психологические инструменты в исследовании экономики. Среди прочего, он разработал широко применяемую ныне методику оценки потребительских настроений, а сам Мичиганский университет стал аванпостом передовых психологических исследований.

Так, именно в этом университете проводились исследования механизмов принятия решений, которые привлекли внимание блестящего израильского ученого Амоса Тверски356. (Приятели подшучивали над его интеллектом: «Чем быстрее вы понимаете, что Тверски умнее вас, тем вы сами умнее»357.) Специалисты Мичиганского университета подобно многим нынешним экономистам считали, что мы, люди, – прирожденные и опытные статистики: мы без усилий усваиваем правила грамматики и синтаксиса – и столь же легко, проще говоря, интуитивно, постигаем премудрости статистики и теории вероятности.

Поначалу это допущение показалось Тверски разумным, но обсуждение вопроса с коллегой из Иерусалимского университета Даниелем Канеманом убедило его в обратном. На рубеже 1970 года двое ученых провели серию замечательных экспериментов, результаты которых оказались революционными как для экономистов, так и для психологов. Выяснилось, что люди в большинстве своем не обладают статистической, назовем ее так, интуицией; более того, она почти недоступна психологам, которые, казалось бы, должны развивать в себе это умение358. В классическом опыте Тверски и Канемана испытуемым предлагались следующие начальные условия:

«Стив очень застенчив и замкнут, он неизменно помогает окружающим, но мало интересуется их делами и тем, что происходит в мире. Кроткий и приверженный порядку, он ценит структуру и обращает внимание на детали».

Канеман и Тверски просили испытуемых угадать, кто такой Стив – фермер, продавец, авиапилот, библиотекарь или врач. Большинство отвечавших увидело в нем библиотекаря, поскольку приведенное выше описание лучше всего соответствует именно такому стереотипу. При этом фермеров на свете в двадцать раз больше, чем библиотекарей, а поскольку и среди фермеров попадаются застенчивые, Стив, куда вероятнее, окажется фермером, а не библиотекарем359.

Далее Канеман и Тверски приступили к описанию широкого набора систематических аналитических ошибок, допускаемых даже умнейшими людьми: это и игнорирование основных признаков (например, нежелание признавать, что фермеров на свете гораздо больше, чем библиотекарей), и непонимание того, что крупные выборки достовернее малых, и недооценка того, сколь охотно люди усматривают несуществующие шаблоны в случайных данных, и отказ мириться с тем, что отличное или скверное выполнение задачи обычно подразумевает нормализацию в ходе последовательных попыток, если перечислять лишь некоторые выводы [108]. Результаты исследования повергли Канемана и Тверски в глубокое уныние вследствие печального состояния человеческого разума:

«Пожалуй, удивляет неумение людей выводить из жизненного опыта такие фундаментальные статистические правила, как регрессия к среднему значению или влияние размера выборки на ее вариативность. Хотя каждый из нас при обычной жизни сталкивается с многочисленными примерами, из которых можно было бы вывести перечисленные правила, очень и очень немногие люди открывают для себя принципы выборки и регрессии самостоятельно»360.

Исследования Канемана и Тверски показали, что люди по своей природе подвержены когнитивной лени. Вместо того чтобы тщательно проанализировать, какая из пяти перечисленных профессий лучше всего подходит застенчивому Стиву, куда проще оперировать стереотипными ярлыками: по описанию Стив соответствует типажу библиотекаря, значит, он библиотекарь361.

Актуальность выводов Канемана и Тверски для