* * *

Стоит напомнить, что, по мнению Хаймана Мински, для надувания финансового пузыря требуются не только смягчение кредитной политики вследствие снижения процентных ставок (как поступил Бенджамин Стронг в 1927 году), но и новые, прорывные технологии. Примерами таких прорывов в науке и технике могут служить, скажем, железные дороги девятнадцатого столетия, а в области финансов – паевые / акционерные общества семнадцатого и восемнадцатого столетий351. Инвесторы, воодушевленные новыми технологиями или финансовыми продуктами, начинают вкладывать средства в акции, недвижимость или какие-то другие инструменты. Поскольку эти активы также могут использоваться в качестве обеспечения для ссуд, рост цен на них позволяет спекулянтам занимать еще больше, чтобы вкладываться в эти активы; это ведет к дальнейшему повышению цен и новым заимствованиям, то есть образуется самоподдерживающийся «благотворный цикл» (благотворен он лишь при экономическом росте). Вовсе не совпадение, что мании, паники и крахи стали фактически неотъемлемой частью повседневной жизни Запада приблизительно с 1600 года; именно тогда в обиход вошли и «замещение», и гибкая кредитная политика с применением бумажных денег.

Сегодня технологическое «замещение» может принимать различные формы. Головокружительные темпы научного прогресса выглядят постоянным признаком современной жизни: всего двадцать лет назад люди заморгали бы в недоумении, услышав, что во всем мире персональная видеосвязь станет повсеместной и почти бесплатной. Еще в 1940-х годах распространенные бактериальные заболевания, такие как холера, брюшной тиф, бактериальная пневмония и менингит, поражали людей в расцвете сил, не выбирая между богатыми и бедными, высокопоставленными и прозябающими на социальном дне. Ныне в развитых странах эти бедствия почти исчезли после появления таких антибиотиков, как пенициллин.

Напротив, до 1600 года отсутствие прогресса не просто воспринималось как данность, но считалось характерной составляющей жизни. До появления печатного станка многие технологические достижения канули в Лету просто потому, что ручное копирование документации подразумевало изрядные трудовые и финансовые затраты, так что при передаче из поколения в поколение пропало достаточное количество копий. Более того, грамотные встречались редко, а это означало, что многие ремесленники были не в состоянии сохранять свои методы и практики для потомства [106]. Например, уже римляне придумали бетон, но эта практика растворилась в небытии вместе с империей; лишь в 1756 году Джон Смитон заново открыл секрет портландцемента.

Изобретение Гутенбергом массового книгопечатания около 1450 года устранило эту преграду на пути к техническому прогрессу, но ведь имелись и другие: ВВП на Западе на душу населения практически не увеличивался до 1600 года, а на Востоке и подавно стал расти намного позже.

В 1620 году философ Фрэнсис Бэкон опубликовал труд под названием «Novum Organum Scientiarium» («Новый инструмент науки», иначе «Новый Органон»). До Бэкона «натурфилософы», как тогда называли ученых, строили познавательные модели при помощи аристотелевского метода дедукции, исходя из аксиом – основополагающих и неоспоримых принципов, на которых зиждились все дальнейшие рассуждения. В этой системе наблюдаемые факты оказывались едва ли не второстепенными.

«Новый Органон» сам по себе выступал как разновидность «замещения», причем гениальность Бэкона проявлялась двояко. Во-первых, утверждалось, что старая аристотелевская система дедуктивного мышления мешает человеческому развитию; во‐вторых, предлагалась жизнеспособная альтернатива, «индуктивный» процесс тщательного накопления эмпирических данных, которые впоследствии сопоставляются с конкретной теорией (в этом состоит суть современного научного метода). За несколько поколений интеллектуальные отпрыски Бэкона – Гук, Бойль и Ньютон, если назвать лишь некоторых – придумали и учредили Королевское общество содействия естественным знаниям (ныне известное просто как Королевское общество). Позднее аналогичные организации появились по всей Европе, обеспечив колоссальное ускорение научных открытий352.

Семнадцатое столетие оказалось повивальной бабкой не только для научного метода, но и для второй социальной революции, то есть для создания эластичной валюты [107]. Большинство американцев ошибочно полагает, что деньги – это зеленые бумажки, объявленные правительством «законным платежным средством для всех обязательств, государственных и частных», или, как в недавнем прошлом, штампованные кругляши из золота и серебра. Но в древнем мире деньгами могло быть почти все – скажем, мера пшеницы, масла или, чуть позже, серебра. Лишь в середине седьмого столетия до нашей эры лидийцы в Малой Азии стали чеканить первые монеты из электрума, смеси золота и серебра.

Сегодня мы живем в совершенно другом мире. В Соединенных Штатах Америки всего десятая часть денег представлена банкнотами и монетами в обращении; остальное создается нажатиями клавиш в правительственных и банковских компьютерах. Так, банк выдает ипотечный заем не в виде спортивной сумки, битком набитой зелеными бумажками с портретами Александра Гамильтона, Бена Франклина и других покойных президентов; нет, он отправляет пакет электронов на адрес соответствующей компании. Уж наверняка эти чеки и электроны не обеспечены нужным количеством банкнот и монет, не говоря уже о золоте, серебре или поголовье скота.

Такую кредитную систему обычно называют «банкингом с частичным резервированием», и она стала еще более эластичной за столетия после возникновения в кругах ювелиров семнадцатого века. Если первые банки выпускали сертификаты с коэффициентом резервирования намного выше соотношения 2:1, они рисковали тем, что однажды скопом явятся вкладчики, требующие возврата своих средств. С развитием банковских консорциумов и государственных центральных банков это соотношение возросло примерно до 10:1 для коммерческих банков (порой, для инвестиционных банков, оно намного выше). Насколько возрастет коэффициент резервирования, зависит от того, сколько потребители и инвесторы хотят заимствовать, насколько банки готовы предоставлять ссуды, и, все чаще, от того, какой уровень кредитования одобряется государственными регулирующими органами353. Подходящей метафорой увеличения нормы резервирования будет растягиваемая резиновая лента: закон США 1913 года, учредивший Федеральный резервный банк, обязал последний «обеспечивать эластичность валюты»354.

Рынок жилья начала 2000-х годов будет прекрасным примером парадигмы Хаймана Мински. До 2000 года этот рынок оставался достаточно спокойным, стабильным и даже унылым. Банки выдавали ипотечные кредиты только надежнейшим заемщикам, то есть тем, кто мог похвастаться отличной кредитной историей, стабильным доходом и малыми долгами; эти люди занимали гораздо меньше рыночной стоимости своих домов. Следовательно, они почти всегда погашали ипотечные кредиты по графику, процент отказов был низким, а банки получали скромную прибыль.

Однако руководители банков начали замечать, что конкурирующие организации с менее жесткими требованиями к обеспечению кредитов обслуживают больше заемщиков и тем самым зарабатывают больше денег; в конце концов почти все банки последовали их примеру. Приблизительно тогда же стало бросаться в глаза другое явление: банки начали продавать ипотечные кредиты фирмам с Уолл-стрит, которые объединяли кредиты во все более сомнительные пакеты вроде обеспеченных долговых обязательств (CDO). Эта так называемая секьюритизация ссуд переносила риски дефолта домовладельцев по ипотеке от банков – источников кредита, хорошо знавших заемщиков, на доверчивые финансовые учреждения и правительства по всему миру, ведать не ведавшие, кто все эти люди.

Упадок стандартов кредитования распространился по всей банковской системе,