— Мы теперь здесь угорим? — испуганно прошептала Марьяша, забавно хлопая ресницами.

— Да нет, чуешь, баня не сильно натоплена и оконца вон отворили, — он указал под потолок, где были устроены два узеньких окошечка.

Муж с женой стояли очень близко друг к другу и молчали. Как-то все нелепо выходило. Марья немного выставила веник вперед, как бы отгораживаясь им от Любима. Но голые колени и округлые плечи скрыть было никак нельзя, на них и продолжал нагло таращиться молодой муж.

— Ну что, курица, может слюбимся? — насмешливо кинул он, прикрывая иронией возбуждение. — С самого Дона жду обещанного.

Марья легонечко фыркнула.

— Али мне опять к козе идти?

— Козе?!! — расширила она глаза. — Я те дам козу, я те сейчас такую козу дам, не унесешь! Рога-то петуху своему пообломаю.

— У петуха рогов нет, — ляпнул Любим и тут же огреб по полной.

Марьяшка отчаянно кинулась на него, молотя веником, вымещая накопившуюся обиду: еще, еще и еще. При виде ярости, которую вкладывала в удары молодая женушка, Любима разобрал смех. Он потерпел немного, давая Марье возможность спустить пар, а потом легко вырывал «оружие» и отшвырнул прочь.

— Как там жена мужа должна убояться? — притянул он к себе разбушевавшуюся «курочку», понимая, что уже ни за что не отпустит.

Тело почувствовало бархат нежной женской кожи, губы потянулись к губам. И она ответила на его ласку, прильнула к нему, положив руки на широкие мужские плечи, подставляя лицо поцелуям.

— Очень боится, — прошептала Марья, — очень боится, что к какой Отрадке станет захаживать.

— Зачем мне какая-то там, коли у меня теперь жена есть, — Любим потерся щекой о мягкие золотистые пряди. — Ты мне еще сына обещала, — шепнул он любимой курочке на ушко.

— Рожу, Любушка, рожу, — очень серьезно произнесла она.

Муж подхватил жену на руки и понес к лежанке. Мог ли он еще утром, понуро въезжая в город, думать, что ночью будет обнимать любимую женщину? Теперь Любим не спешил, медленно ласкал ее, приручал к рукам, приманивал нежными поцелуями; ему очень хотелось отогнать мысли о другом, выиграть в сравнении, быть лучше, чем Ярополк, чтобы она ни на миг не пожалела, что сейчас лежит в объятьях Любима, а не красавца князя. Но сравнить Марья не смогла и оценить его старания тоже, Любим понял это, едва проведя по внутренней стороне бедра и почувствовав, как она вздрогнула, невольно вырываясь. «Девка! А я ревнивый дурак! Ой, дурак!»

— Не бойся, — прошептал он.

— Я с тобой ничего не боюсь, — серые глаза блеснули в темноте драгоценными камнями, она опять потянулась к нему, тела слились в единое целое. «Вот и у тебя, Любимка, есть жена».

Баня почти остыла, Любим крепко держал Марьяшу, согревая.

— Замерзла? Может дровишек подкинуть? — ласково проворковал он.

— Не надо, и так хорошо. Лето, — уткнулась она носом в его плечо.

С потолка оседала влага, роняя крупные капли: кап-кап-кап.

— А ты мне сразу понравился, — хихикнула Марья.

— Да ну? — недоверчиво хмыкнул Любим.

— Понравился, и такое зло меня брало — отчего ты мне нравишься, что хотелось тебе какую пакость сделать.

— В пакостях ты мастерица, — поддел муж, — кто ж спорит.

— Мне Ярополк нравился, это правда, и душа у меня за него болит, чего скрывать.

— Не надо сейчас о нем, — насупился Любим.

— Надо, надо, чтобы ты понял, — Марья приподнялась на локтях, возвышаясь над мужем, — он мне нравился, ну как… как Федор Стратилат на иконах, и говорил он так красиво, по писанному, краше попов, ну и жалко мне было его, всеми гонимого, затравленного, словно зверь дикий. Ну ведь это все так, по-детски, и мыслей каких блудливых у меня не было! А потом ты появился, — Марья вздохнула, — и вот тут меня эти мысли дурные в такой соблазн вводить стали, ну прямо беда. Я уж и молиться пыталась, а в голову все лезло, как ты мне скалишься да за пятки гладишь.

Любим рассмеялся счастливым заливистым смехом.

— Смешно ему, — немного отстранилась Марья, — я за тебя замуж хотела, а ты все «курица» да «курица».

— Ну, я же любя, — Любим потянулся к пухленьким губкам.

— Любя? Забыл, как ты мне жениха обещал во Владимире найти? — Марья ущипнула его за бок, но не сильно, немножечко.

— Думал, скажешь — зачем мне жених, коли у меня уже ты есть.

— Да разве ж девкам такое говорить положено?! — возмутилась Марья.

— Ты мне тоже сразу понравилась, коли б твоему отцу слово по глупости не дал бы, так уж брюхата была бы, — признался и Любим. — Да мы это исправим, — и он снова заключил ее в объятья.

Натешившись, в полудреме Любим услышал тихий скрип двери и легкое шуршание. Не открывая глаз, он прислушался.

— Значит, плат пуховый мне за труды по осени отдашь, — услышал он такой же скрипучий как дверь шепот няньки, — а душегрею, как внучек народится, и нянчить не буду, и не простите, я уж старая.

— Да будет тебе все, как рядились[72]. Разбудить их, чтоб в дом шли, или одеяльцем накрыть, а то студено под утро?

— Одеяло сюда, — подал голос Любим, — и подушки несите.

— Все будет, Любушка, — пролепетала мать, как мелкий воришка, застигнутый на месте преступления.

Сын улыбнулся.

На востоке солнце уже просунуло из-за окоема огненную макушку, так заканчивалась самая счастливая ночь в жизни Любима, а сколько их еще будет, сердце трепетно замирало, а рука гладила податливые золотистые локоны. Не рязанская, а теперь владимирская курочка сладко спала на его широкой груди.

Ветер свистел в ушах, дыхание перехватывало от быстрого бега, сбоку мерно хлопал о бедро отцовский меч. «Надеюсь, не понадобится. Да минует Господь». Рядом с Любимом, ни на шаг не отставая, летел Щуча.

— Ты-то куда? — отмахнулся от него Военежич. — Беги, дружину собирай.

— Да нельзя тебе одному туда! — Щуча в сердцах махнул рукой, обычно скрытный и сдержанный, он отчего-то сегодня был слишком взбудоражен.

— Князь там, что со мной станется? — не слушал его воевода. — Беги, собирай дружину!

Десятник, наконец, послушал и свернул в подворотню. Теперь Любим бежал по пустынным улицам Владимира в одиночку, спешил на княжий двор, к порубу… бежал спасать своего заклятого врага.

А ведь утро было таким светлым, радостным, по доброму суетливым. И дождь так и не собрался, солнце щедрым золотом заливало двор. Холопы уже сколачивали лавки и столы, бабы разводили костры прямо под открытым небом, готовить свадебные яства. Любим заманил Марью в светлицу, «показать» короба с матушкиным рукоделием, и сразу кинулся распускать руки, лишь только дверь за ними мягко притворилась.