Установив мотив убийства Деманш – жестокость француженки к дворовым Сухово-Кобылина и избиение их, комиссия в начале 1851 г. готовилась передать дело в суд. Оглашение подобного мотива грозило помещику неприятностями – «если в суде официально будет заявлено, что Сухово-Кобылин собственноручно избивал слуг, а любовница его безнаказанно хлестала их по щекам, била половой щеткой, швыряла в них тарелки и пр., то на репутации благовоспитанного денди можно было “ставить крест”».

Чтобы отвести следствие в сторону, Сухово-Кобылин представил комиссии «объяснение», в котором он обвинил своих крепостных в убийстве из корысти. Комиссия отнеслась к этому утверждению индифферентно.

Затем комиссию пригласили в дом Сухово-Кобылина, где на чердаке были обнаружены принадлежавшие Луизе вещи в тайнике, якобы заложенном Егоровым. От назначенных комиссией очных ставок с обвиняемыми Сухово-Кобылин отказался, сославшись на свое пошатнувшееся здоровье, и комиссия почему-то пошла ему навстречу. Через какое-то время выяснили, что тайник подложный.

20 апреля комиссия окончила розыск. Сухово-Кобылин, получив освобождение от подписки о невыезде, тут же выехал в Петербург, где подал прошение на имя Николая I, в котором указывал на меркантильную подоплеку убийства. «Очень странный шаг, особенно принимая во внимание, что в это самое время сознавшиеся убийцы уже 7 месяцев сидели в тюрьмах и готовились к суду. Видимо, на сердце Александра Васильевича было очень неспокойно, раз он решился побеспокоить Монарха».

По просьбе царя шеф жандармов граф А. Ф. Орлов связался с московским военным генерал-губернатором графом А. А. Закревским, который настаивал на версии, что прислуга убила свою хозяйку «за жестокое с ними обращение». В этот момент завязалось длившееся несколько лет противостояние правосудий двух столиц, доставившее чиновникам самого высокого ранга массу хлопот.

13 сентября 1-й департамент Московского надворного суда вынес приговор обвиняемым крепостным – они лишались прав состояния, подвергались бичеванию, клеймению и ссылке в каторжные работы. Следующая инстанция – Московская уголовная палата подтвердила приговор, обязав Сухово-Кобылина за сожительство с женщиной вне брака подвергнуться церковному покаянию.

В конце 1851 г. обвиняемые написали в Сенат ходатайства о пересмотре дела, в которых указали на нарушения в ходе следствия: комиссия не обратила внимания на бурые пятна в доме Сухово-Кобылина, не проверила показания помещика, осудила несовершеннолетнего, а значит, неподсудного Кузьмина и т. д. Кузьмин обвинил пристава Хотинского в том, что он принуждал его якобы по требованию Сухово-Кобылина взять вину на себя, а Егоров инкриминировал другому частному приставу И. Стерлигову «бесчеловечные истязания», из-за которых он вынужден был оговорить себя. Егоров направил прошение еще и на имя императора, которое, в конце концов, оказалось тоже в Сенате.

В июне 1853 г. Сенат, не поверив в виновность крепостных, вернул дело в суд низшей инстанции.

Тем временем в Ярославле была арестована группа мошенников, один из которых Г. Скорняков сообщил о том, что Деманш убил его подельник А. Сергеев, которого якобы нанял за 1000 руб. Сухово-Кобылин. Протокол этого допроса попал в московское присутствие Сената.

Собрание московских департаментов Сената указало следователям Белокаменной на их непрофессионализм и недвусмысленно дало «понять, что в “деле Симон-Деманш” не обошлось без взяток».

Для расследования дела постановлением Госсовета была учреждена новая следственная комиссия, приступившая в апреле 1854 г. к проверке следственных материалов московской комиссии. Сухово-Кобылина вновь арестовали. Майор Стерлигов также был арестован, уволен со службы, лишен званий и наград и осужден на ссылку в Сибирь. Понес уголовное наказание и Хотинский.

Новая комиссия установила, что «официальный документ комиссии Шмакова фактически был фальсифицирован». Зашаталось алиби Сухово-Кобылина, подтверждаемое только Нарышкиной, которая тоже находилась под подозрением. Дал показания и доставленный в Москву Скорняков.

«Расследование принимало все более угрожающий для Сухово-Кобылина оборот… К середине июня всем, прикосновенным к расследованию, стало очевидно, что Егоров, Кузьмин и Иванова не убивали француженку. Отдавая себе в этом отчет, мать арестованного Сухово-Кобылина – Мария Ивановна – в июле 1854 г. обратилась к Императору Николаю Первому с просьбой освободить “больного сына” из-под стражи на поруки». Сухово-Кобылин, отсидев 7 месяцев, был выпущен «на поручительство» его матери.

В 1855 г. при новом слушании дела был вынесен вердикт, повторивший заключение первого суда. Однако в 1856 г. Сенат, изучив этот приговор, раздраконил решение московских судей, приведя свои контрдоводы. Осужденных крепостных предлагалось оправдать, а Сухово-Кобылина «оставить в подозрении, как возможного преступника».

11 ноября 1857 г. на общем собрании Госсовета рассмотрели материалы по этому делу, представленные Министерством юстиции. Госсовет постановил полностью освободить Иванову, Егорова и Кузьмина (Алексеева умерла в тюрьме), а в отношении Сухово-Кобылина оставить решение Сената. 9 декабря вердикт был утвержден Александром II.

С тех пор «дело Симон-Деманш» является примером коррупции судейских чиновников. «Не будь у меня связей да денег, давно бы я гнил где-нибудь в Сибири», – признавался сам Сухово-Кобылин.

И в то же время никто официально не ответил – а не сам ли обвиняемый подкупил следователей и судей; почему улики и факты оказались пристрастно разбитыми на две несмешиваемые группы и почему дворянин так некрасиво вел себя, давая откровенно лживые показания и постоянно сбивая следствие с пути. (Он, в частности, ни разу не признался в том, что сожительствовал с Деманш и Нарышкиной, хотя об этом знала вся Москва.)

P.S. У Александра Васильевича до конца его дней висела над кроватью бледная пастель французской работы в золоченой рамке, на которой была изображена Луиза Симон-Деманш. Дочь Нарышкиной тоже звали Луизой – ее Сухово-Кобылин удочерил в конце жизни.

Несчастная «Бовари»

Закат Гюстава Флобера (1821–1880) был неярким. Недомогания, безденежье, безучастие французской критики, одиночество, скромные похороны в пригороде Руана Круассе… Говорят, Гюстав страдал оттого, что не мог собрать все напечатанные экземпляры первого своего романа «Госпожа Бовари» (1851–1856) и сжечь их. Большой кровью дались они ему.

Титульный лист романа, изданного в 1857 г., и карикатура на Г. Флобера, препарирующего мадам Бовари

Не таков был рассвет писателя. «Госпожа Бовари» буквально взорвала французское общество. Роман, которому Флобер отдал 55 недель напряженного труда, приковал внимание критиков и писателей, читающей публики – от швей до императрицы Евгении, законников и моралистов. Обычно за нравственность хватаются, когда она показывает хвост. И первыми (да и последними) хватаются ханжи. Вот и на этот раз публикация «Провинциальных нравов» (подзаголовок романа) в шести номерах (с 1 октября по 15 декабря 1856 г.) литературного журнала «Ревю де Пари», принадлежавшего другу писателя Максиму Дюкампу, вызвала у сотни-другой буржуа несогласие с подобной трактовкой уклада их жизни. Они и стали ложкой дегтя, замутившей общество, гнев которого «был направлен прежде всего против реализма романа».

Сегодня трудно понять, какую крамолу нашли ревнители благочестия в этом чистом до