– Какой законный? – опять возмутилась Ельга. – Это у нас есть законный повод… Боголюб мне не ровня! Таких, как он, отцу два десятка дань платили!

– Вот потому Боголюб и скажет, что его оскорбили – не сочли ровней, а он ведь Дулебов внук, или как у них там? – улыбнулся Асмунд. – Они нас, варягов, за псов приблудных считают, только потому и молчат, что мы в силе.

– Я им не пес! – горячо возразила Ельга. – Моя мать – Аскольдовна, ее бабки были из Киева рода.

– Они считают всех полян своим младшим племенем, – напомнил Фарлов. – Ведь поляне с древлянской стороны сюда пришли? Я бы на месте князей древлянских только и ждал, когда будет случай вернуть свои порушенные права. И теперь это самый случай и есть. Он еще долго ждали. Я, скажу честно, полагал, что они возмутятся еще прошлой зимой, сразу как умер Ельг. Они не решились выступить так быстро. Не знали, в каких мы остались силах. А теперь…

– Но мы же не позволим… – начала Ельга, однако в это время дверь сильно дернули снаружи и в избу ворвался Свен.

Только глянув ему в лицо, Ельга невольно зажмурилась. Ну да, трудно было сохранить новости в тайне, когда их слышала и челядь, и кое-то из гридей, и две ее служанки.

– Это правда? – рявкнул он.

– Нет! – безотчетно воскликнула Ельга, пытаясь сбить его первый яростный порыв.

Однако Свен, лишь глянув на лица сестры и двоих варягов возле нее – непривычных гостей в этой избе, – уже получил ответ на свой вопрос.

– Правда! – он прошел к ним ближе и остановился, положив руки на пояс. – Мне паробки не сбрешут! Этот пес тебя за Боголюба сватает?

– Он сватает нам войну с древлянами, – ответил Фарлов, повернувшись к Свену. – Это истинная цель, с какой они к нам пожаловали. И война уже идет.

– Так что сядь и не реви, как тур на гону, – добавил Асмунд.

Это помогло: к облегчению Ельги, Свен и правда сел. Даже лицо у него стало почти спокойным. Слово «война», прозвучавшее во второй раз, ее встревожило, а Свена, против того, успокоило. Для него это означало, что решение принято, а значит, кипеть больше не нужно – нужно выбирать цель.

– Боголюб прислал своего брата, чтобы оскорбить нас и подтолкнуть к войне, – с гневом, но уже тише, продолжал Свен, глядя на Ельгу. – Мы тут сидим, от них дань ждем, а они сами нас в холопы свои взять задумали! Хрен им в тридевятое царство!

– Нужно это остановить! – воскликнула Ельга. – Не позволить им сказать о сватовстве на пиру. Если они это сделают, отступить будет уже нельзя!

– Я пятиться не собираюсь! Пусть-ка они при всех людях киевских попросят мою сестру в жены своему вшивому князьку – я им эти речи в зад… назад в глотку затолкаю!

– Постой, но они же знали небось, что ты так и сделаешь! – попытался вразумить его Асмунд. – Они уж лет десять тебя всякую зиму у себя видят, да?

– Двенадцать… или тринадцать, – буркнул Свен. – Меня отец с двенадцати в дань с собой брал.

– Они того и ждут – что ты их разбранишь, в драку полезешь, а они восвояси воротятся и там всему роду деревскому объявят: вот, мол, как нас в Киеве неласково встретили, послов обидели…

– Воротятся они? – Свен прищурился. – Это кто еще видел, чтоб они воротились? Они нам дань за прошлую зиму должны. Взять этих шишков в таль и держать в порубе, пока Боголюб да Житимир дань сполна не пришлют.

– Не такая уж глупая мысль! – одобрил Фарлов. – Можно для начала задать им вопрос: не хотят ли их князья прислать задержанную дань, прежде чем говорить о сватовстве? А когда они начнут вилять, как змея под вилами, тогда и взять их.

– Лучше в доме, – быстро возразил Свен. – На пиру драка – оскорбление очагу отцовскому, я такого не допущу.

– Да и как бы того… – намекнул Асмунд, – людей не побили. Свалка будет, шуму на весь город. Кияне наши ведь тоже себе это сватовство за обиду сочтут.

– В доме у них наверняка есть оружие, – заметил Фарлов. – Мы не видели его, но у них могут быть с собой и секиры, и луки, а то и копья. Глупы же они были бы, если бы пустились в такой путь с голыми руками! На пиру они смогут драться только рогом да поясным ножом. А в том доме как бы кому из наших не пришлось получить стрелу в грудь или топором по голове.

– Поджечь их в доме! – предложил Свен, знавший, как охотно к этому приему прибегали конунги Севера. – Дверь подпереть этой же ночью, хворостом завалить…

– Если мы перебьем их, то лишимся заложников…

– И оскорбим богов! – вырвалось у Ельги.

– Живые они нам куда полезнее мертвых, – продолжал Фарлов, глянув на нее. – Если они будут мертвы, нам станет нечем грозить Боголюбу и Житимиру. Не останется другого пути, кроме войны, а поляне не захотят воевать без князя. Нужно постараться взять древлян живыми. Лучше всего – всех. Пока не пролита кровь, остается возможность все уладить. Но когда начнется бойня… положить конец будет очень трудно.

Все примолкли: мужчины раздумывали, как проделать такое дело, сохранив и свои, и чужие жизни. По ожесточенному взгляду Свена было видно: ему не жаль древлян и не пугает возможность войны. Напротив, он хотел этой войны, что даст ему возможность показать себя и утвердиться как достойному наследнику отца.

Ельга же думала о другом. Боги будут недовольны, и гнев их навлечет беды на княжий дом. А она сейчас была здесь единственной, кто мог говорить о воле богов.

Она сжала в кулаке мешочек с могильной землей на груди, надеясь почерпнуть у отца мудрости, силы и веры в свою правоту. Один раз он уже спас ее жизнь. Сейчас она ждала от него помощи в том, чтобы спасти много жизней и саму честь земли Полянской.

– Погодите, – среди тишины сказала Ельга.

Все трое повернулись к ней: хоть девушка и сидела перед ними, от нее хирдманы не ждали советов в ратном деле и почти о ней забыли.

– Древляне – наши гости, – заговорила она, одолевая дрожь. Ей было непривычно спорить с воинами о мужских делах, но она старалась, чтобы голос звучал твердо. – Мы приняли их в доме. Я поднесла им рог и призвала милость богов. Если мы теперь обойдемся с ними дурно, боги обойдутся дурно с нами. Не будет и нам удачи в этом деле.

Сразу никто ей не ответил, и Ельга заметила по лицам, что слова ее не пропали даром. Мужчины и сами знали: гостя в доме хранят боги, однако эти мысли держались в дальних закоулках их голов. Но теперь, когда об этом сказала Ельга, юная земля Полянская, отмахнуться от угрозы стало невозможно. В устах Ельги предупреждение было приговором.

И в этот миг, увидев их смущенные и озадаченные лица, Ельга впервые ощутила в своих руках священную власть – не именем отца, а свою собственную. Чувство это вызвало в ней разом испуг и воодушевление; дыхание перехватило, и она замерла, боясь спугнуть взгляд неба на своем лице.

– Можно выпустить их из Киева, – заговорил Фарлов, – пусть уедут за устье Рупины. Там уже будет не наша земля, и если мы захватим их на ночлеге, боги нам не поставят этого в вину.