Эта улыбка, подумал Джек, самое уродливое, что он видел в жизни. И дело было вовсе не в неровных зубах с щербинкой, а в том, с какой натугой уголки тонких губ тянулся вверх. Казалось, еще немного – и рот человека порвется. Небрежно разметавшиеся белокурые кудри почти сливались с облаком тумана, заканчиваясь там, где начинался воротник пальто и уголки острой челюсти. Глаза – темно-темно-карие, почти черные, точно кофейная гуща, зато с пушистыми светлыми ресницами… И ни одной морщинки что в их уголках, что на полукруглом лице! Юное, почти мальчишеское, как у тех подростков, которых Джек прогнал. Оно напоминало застывший воск, настолько неподвижное, что можно спутать с маской. Мускулы не двигались, даже когда незнакомец говорил.

«Ты не знаешь, кто убийца? Может, потому что это кто‐то из самих туристов?» – вспомнил он слова Лоры. Он держал их в уме целый день, проверяя каждого встречного, и было логично продолжать проверять и теперь.

Джек глубоко вдохнул осенний хлад, а выдохнул тьму. Та незаметно потянулась к человеку напротив, просочилась в его собственную длинную тень, отброшенную между болотными фонарями, и…

Ничего не нашла.

Внутреннего шкафа не было. Были только клематисы.

«Как это возможно? Где его душа?!»

– Ай-яй-яй, – зацокал человек языком, и Джек невольно вздрогнул, непривыкший к тому, как легко их с тьмой ловят с поличным, буквально за шкирку. – А мне говорили, что ты джентльмен. Чужую душу – и трогать грязными руками!.. Хоть бы сначала имя мое спросил.

Неестественно-счастливое выражение его лица не изменилось, но зато изменилось что‐то в глазах. Что‐то, что заставило Джека снова отступить назад, а Барбару задрожать в его руке еще сильнее. Если бы Джек не спрятал ее за спину, та мгновенно стала бы косой.

– Кто ты? – спросил он.

– Я ведь уже сказал, – ответил тот невозмутимо. – Турист и меценат.

– Я спрашиваю не об этом.

– Может быть, поужинаем? – спросил тот невпопад. – Завтра, например. Заодно поговорим о душах, головах, свечах. Я пришлю письмо с адресом.

Затем улыбающийся человек махнул рукой в перчатке, развернулся и побрел прочь – в ту же сторону, откуда вышел всего несколько минут назад неизвестно зачем и для чего.

Инстинкты велели Джеку стоять на месте.

– Меня зовут Джек, – крикнул он улыбающемуся человеку вдогонку, когда чутье сказало сделать и это тоже. Ведь если человек так ценит манеры, он сам их не преступит, когда те предписывают назваться в ответ. Особенно если добавить, как положено, как учила его Роза: – Джек Самайн.

Он принялся ждать ответа, но, похоже, не сработало: человек даже не остановился. Однако обернулся. Как раз в тот момент, когда Джек решил, что этого так и не случится. Жуткий оскал, зовущийся улыбкой, с которым человек ему ответил, определенно будет преследовать Джека в кошмарах, как и запах лета, который ветер вдруг закрутил вместе со словами и швырнул ему в лицо:

– Джек Самайн, значит? Что ж… Приятно познакомиться, Джек. Если ты Самайн, то я Ламмас.

5

Что посеешь, то тебя и пожнет

Я изготовлю для тебя питье […], твой хвост раздвоится и превратится в пару чудных, как скажут люди, ножек. Но тебе будет так больно, как будто тебя пронзят насквозь острым мечом. Зато все, кто ни увидит тебя, скажут, что такой прелестной девушки они еще не видали! [15]

На самом деле Джек был не единственным, кто повстречал Ламмаса в тот день, и даже не первым.

Первой была Лора.

Дневной рынок шумел и волновался в преддверии Призрачного базара, как море. Шерстя взглядом толпу в поисках Франца, чей высокий силуэт всегда выделялся, она невольно схватилась рукой за свой карман с заветной реликвией Душицы, будто его сила уже могла перелиться в ее тощие, неподъемно тяжелые ноги. Не имея возможности нервно притоптывать ими, как все люди, Лора вместо этого барабанила по подлокотнику пальцами: тук, тук, тук. Быстро, но не быстрее, чем она задышала, едва поняла: Франц бросил ее на рынке.

Слишком много людей. Слишком узкие дорожки между ними. Слишком много движения, шума и хаоса вокруг.

Слишком-слишком-слишком.

«Не беда! Я привыкла быть одной. Я жила одна множество лет! Одна получила ученую степень, одна пересекла несколько стран, одна добралась до Самайнтауна…» Одна, одна, одна. Лора повторила про себя это несколько раз, пока лишь слово «одна» с ней и не осталось. Пока оно не пустило в пляс ее сердцебиение, будто лошадь пришпорили раскаленной кочергой. Ведь быть одной по своему желанию и одной вдруг остаться – совершенно разные вещи. То, что испытывала сейчас Лора, и отдаленно не напоминало облегчение, какое она себе воображала, когда жаловалась на шумных соседей по дому и на невозможность побыть в тишине. И вовсе не удовольствие смяло ее плечи холодными пальцами, заставляя втянуть в них голову, и не самодостаточность закрутила колеса ее коляски, швыряя ту из стороны в сторону, когда Лора покатилась по лабиринтам базара между прилавков. С этим и липкой испариной на ладонях в Лоре осела мысль, что о ней попросту забыли.

А это обернулось чувством, которое Лора не выносила больше всего, – беспомощностью.

– Смотри, куда едешь, дура!

Груда бумажных коробок посыпалась, когда Лора нечаянно наехала на нее колесом. Пожилая мамбо с кожей темной, словно аспидова чешуя, тут же набросилась на нее с креольскими проклятиями и связкой бубенцов, размахивая перед лицом Лоры защитными гри-гри, будто отгоняла злого духа. Лора снова схватилась за стопорные колеса кресла, чтобы отъехать в сторону, но в спицы случайно зажевало картон. Пришлось сломать несколько ногтей, чтобы высвободить их, прежде чем ей наконец‐то удалось сдвинуться с места. Лора сбила несколько туристов и, оглушенная визгами «Безобразие!», кое‐как объехала еще одно нагромождение ящиков с редисом, которые разбирали рабочие, фасуя по контейнерам: порченые – под ценник «Скидка!», свежие – к тем, что продавали за полную стоимость.

– Эй, осторожнее, девушка!

Лору нечаянно толкнули в спинку кресла, и она рефлекторно схватилась за ручку тормоза. Поворотные колеса повело. Еще бы немного – и Лорелея опрокинулась бы на бок. Где‐то вновь посыпались коробки. Спешащие мимо туристы, строители, торговцы утянули Лору в поток, а затем закипели от недовольства, когда она его перекрыла. Прошло еще несколько минут давки, препирательств и грубых замечаний, на которые Лора инстинктивно огрызалась вместо извинений, точно испуганное раненое животное, показывающее зубы. Пот стекал по ее спине, короткие волосы сбились в клоки, когда ей все‐таки удалось вырваться из стихийно образовавшейся толпы и отъехать туда, где точно нет Франца, но нет и кого‐либо еще – назад к сцене с декорациями. К тому моменту Душица уже исчезла вместе с концертной труппой, а вокруг выросло еще несколько шатров