вернулась ему на плечи, шея плотно воткнулась в узкое отверстие, и вырезанное ножичком лицо посмотрело прямо на ребят.

– Итак, – сказал Джек, опустив зонт и демонстративно отряхнувшись. Затем он высвободил руки из своего тренча и застегнул тот под самой шеей, превратив его в летящий плащ, чтобы он не сковывал движения. – Теперь попробуйте отнять мою тыкву еще раз, мелкие засранцы.

Мальчишки переглянулись, осклабились в одинаковых ухмылках и бросились на него всем скопом.

«Инстинкты есть у всего живого, – сказала Титания однажды, когда Джек в очередной раз пытался вспомнить, кто он есть, и вновь убедился, что это невозможно. – Ящерица отбрасывает хвост, чтобы сбежать, но вряд ли знает, что умеет так, пока ее хищник лапой не прижмет. Точно так же гусеница укутывается в кокон, паук сплетает паутину, птица вьет гнездо. Тебе необязательно верить, что ты помнишь, чтобы действительно помнить. Инстинкты – это уже память. Доверься им». И пускай разобраться в прошлом этот совет Джеку так и не помог, зато он пригодился в настоящем. В конце концов, не только Джек учил Титанию бытию – она, прожив не одну тысячу лет, хорошо учила тоже. Особенно тому, как быть смертоносным и выживать.

Хотя сейчас, конечно, речь не о смерти, не о выживании не шла, Джек сделал то же, что делал прежде, когда его прижимали к стенке: прислушался к инстинктам. Они звучали в нем, как струны лиры – музыка первобытных темных лет, когда ночь была длиннее дня не половину года, а весь год. Струны натягивались, но не рвались: кто‐то дергал за них в нужном ритме, будто бы сам Джек, но играла музыка независимо ни от кого – текла бесконтрольно, как русло Немой реки, и собиралась в пальцах, жилах, мышцах. Тень, отделенная от Джека, способная приобрести какую угодно форму, танцевала у него в руках. Она абсолютно ничего не весила, сплетенная из воздуха и древнего ужаса, и Джек тоже перестал ощущать тяжесть своего бренного тела, когда оттолкнулся от асфальта и взлетел.

Он будто бы прыгал через ритуальный костер – высоко, весело, со смехом. Никто не смог бы уследить за ним, даже сами звезды, и никто бы не смог за ним поспеть. Это была вовсе не драка – это была потеха. Джек не умел драться в принципе: он либо резал, либо уворачивался. Но то были дети – непослушные и наглые, но все же, и потому Джеку было достаточно продолжать смеяться и крутиться между ними волчком, чтобы они наказали себя сами. Пригнуться, выбросить раскрытый зонт, поставить подножку, снова присесть. Мир казался таким медлительным, когда Джек веселился, а воздух – слишком тягучим и пружинистым. Джеку было легко обращаться с ним, легко отталкиваться и толкать. Ни один подросток так его и не коснулся, зато до всех дотянулись Джек и его тьма. Он распахивал их души бесцеремонно и злостно, заставляя давиться, вздрагивать и потеть, и оттого ему было еще смешнее. Единственное, что мешало, – это тыква: Джек придерживал ее рукой, когда снова делал кувырок или пинал подростка в спину, чтобы она не улетела следом. Шутки шутками, но в такие моменты изолента и правда бы ему не помешала.

– Я могу заниматься этим хоть часами! Ну, кто следующий? Эй, что такое? Уже устали?

Джек огляделся. Все трое мальчишек лежали на асфальте и скулили, как побитые собаки. Лишь один из них, самый широкий в плечах и торсе, – очевидно, будущее самайнтауновского футбола – смог подняться трижды, но трижды же упал. Джек сидел на его сгорбленной спине, болтая ногами в вельветовых штанах. Досчитав до десяти, чтоб точно неповадно было, Джек слез, развернулся и резко раскрыл свой зонт. Мальчишка тут же вскрикнул, схватившись за ягодицы, и снова подорвался с места. Джек все еще хихикал, когда все трое, в шишках, грязи и синяках, схватили друг друга за капюшоны, выругались и бросились с парковки наутек.

– Увидимся на Призрачном базаре! – крикнул им вслед Джек, но тут же замолчал, когда туман вдруг ему ответил:

– Отвратительные дети. Почему ты просто их не выпотрошил?

Кто‐то, сокрытый в нем, укоризненно щелкнул языком, а затем Джек увидел, кто именно: из-за фургона выступила высокая фигура, облаченная в сплошь черный костюм: водолазка, деловые зауженные брюки и длинное пальто. На плечах позвякивали серебряные цепочки эполетов, а правую ладонь сковывал велюр перчатки. Джек вспомнил незамедлительно, быстрее, чем разглядел лицо: драгоценный гость Винсента Белла, на которого прислуга разлила чай! Сейчас он выглядел с иголочки, будто совершал вечерний моцион перед возвращением в отель, а на Джека наткнулся лишь счастливым чудом.

– Шучу, шучу! – поднял тот вверх руки. – Я это несерьезно на счет детей. Просто таким, как эти, стоило бы преподать урок.

– Простите?

– Припугнуть немного, ну, знаешь…

Джек еще раз недоуменно оглядел странного человека. Взгляд упал на маленькую плетенную куколку у него на поясе, с лоскутами пестрой ткани на юбке и нарисованным женским лицом. Он определенно видел такие где‐то раньше – не на деревьях ли, развешенные вдоль улиц? – как видел и этого человека. Чувство узнавания было едва ли не сильнее, чем внезапно пронзившее Джека необъяснимое чувство отвращения. И то, и другое тоже было инстинктами.

– Вы…

– Я турист. – Незнакомец шагнул к Джеку ближе, медленно, крадучись. Кажется, он хромал, причем сразу на обе ноги. Двигался как‐то неуклюже, переваливаясь, будто тащился вперед, а не шел. Свет болотных огней, зажигающихся в куполе стеклянных фонарей с заходом солнца, осел на его плечах и эполетах золотом, и каждый шаг эхом звенел на парковке. – Турист и меценат, но второе совсем чуть-чуть, по настроению. Просто осматривал достопримечательности и услышал шум…

– Ах, да! Я видел вас в доме Винсента Белла. Мельком, – сказал Джек, притворившись, будто бы узнал его только сейчас. – Извините за шоу со школьниками. Это не то, что туристы должны видеть в нашем городе. Обычно я, г-хм, не бью детей.

– Зря, – ответил тот, и его голос – бархатный, но неподходяще низкий для такой миловидной внешности – шел откуда‐то из грудной клетки. – Впрочем, я уверен, этот урок они тоже сочли полезным. Занимательная вещица.

– Это друг, – ответил Джек, глядя вниз, туда, куда смотрел странный человек – на его зонт. – Ее зовут Барбара.

– Да, я слышал.

«И долго он следил за мной?» – задался невольно он вопросом и сжал зонт крепче, чувствуя, что Барбара почему‐то дрожит, сжимается, как будто готовится принять совершенно иную форму. Он успокаивающе потер ее рукоятку пальцами и промолчал. Удивительно, но незнакомец молчал тоже. Так они и стояли несколько минут, будто испытывая друг друга, пока Джек пытался понять, что именно в его собеседнике не так. Осознание грянуло внезапно: улыбка.