которое не должно отвлекать прихожанина от молитвы, здесь приветствуются разные эксперименты. Порою требовалось, чтобы музыка звучала столь мощно и грандиозно, что нам надо было кричать во все горло, лишь бы продемонстрировать весь размах. А иногда Пеймон приносил произведения, которые казались совершенно фальшивыми.

– Значит, можно было петь как попало? – спросил Фонберг, улыбаясь.

– Как бы не так! Если мы пытались петь мимо нот, Пеймон просто бесился! Ведь он прекрасно знал, как это должно звучать, и мог отличить правильную фальшь от неправильной!

– Но я так понимаю, что смысл вашего хора был в том же, что и церковного? Славить Бога… то есть дьявола?

– В общем-то да, – подтвердила Гретель. – Но просто хорошо спеть и попасть во все ноты – этого Пеймону было недостаточно. Он говорил, что через наше пение прихожане Церкви Сатаны должны чувствовать самого Хозяина преисподней! Ведь пение – это своего рода молитва.

– Вот как… – пробормотал Фонберг.

– Да, – покачала головой Гретель. – Поэтому на «Filii Diaboli» лежала особо важная миссия.

– Филии… что?

– «Filii Diaboli», в переводе – «Дети дьявола». Так назывался наш хор.

Фонберг тяжело вздохнул. Гретель заметила, что каждый раз, когда она рассказывала о дьявольском укладе жизни, доктор с трудом себя сдерживал.

– Позвольте задать вам вопрос? – осторожно попросила Гретель.

– Да, пожалуйста, – кивнул доктор.

– Вы, наверно, очень верующий? Каждый раз, когда я говорю что-то о дьяволе, бесах, вам это не нравится…

– Я не думаю, что нам стоит обсуждать вопрос веры, мы же не на исповеди. И дело не в том, нравится мне это или нет. А в том, откуда вообще в вашей голове взялись эти образы…

«Опять он за свое!» – подумала Гретель.

– А что, если я не просто беру это из своей головы, – с нажимом спросила она, – а рассказываю то, что было на самом деле?

Доктор помолчал, видимо собираясь с мыслями, а потом произнес:

– Что ж… Продолжим. Как строилась ваша типичная репетиция?

– Как правило, мы собирались раз в неделю, ночью, в дьявольский час. То есть в три часа тридцать три минуты…

– Почему именно во столько?

– Ну это же половина от числа шестьсот шестьдесят шесть, – пояснила Гретель. – Репетиция начиналась с распевки, затем мы пели дьявольскую мессу, затем наступало время завтрака, и после него снова была репетиция. В общем, можно сказать, что на это уходила вся ночь и день. Службы в Церкви Сатаны привязаны не к определенному дню, а к разным праздникам.

– Таким, как Праздник Урожая грешных душ? – устало предположил Фонберг.

– Да-да-да, – кивнула пациентка. – Чаще всего мы пели под аккомпанемент ансамбля, но порою под один орган. Тогда сам Пеймон, спустившись с верблюда, садился за инструмент. Знаете, как про него говорили? Мастер дьявольских пассажей!

– С верблюда… – застонал Фонберг, и Гретель сообразила, что, погрузившись в воспоминания о первой репетиции у Пеймона, совсем забыла подробнее рассказать доктору о верблюде.

– Да, это же отдельная история! Хоть Пеймон и представал перед хором в облике человека, это была лишь видимость…

– Стоп, – сказал Фонберг и через секунду добавил чуть мягче: – Это не важно, как он выглядел. В общем, я все понял. Предлагаю на сегодня закончить.

– Ну… ладно. – Гретель пожала плечами и поднялась с кресла.

Доктор продолжал что-то записывать и, когда девушка покинула кабинет, даже не поднял на нее взгляд.

Глава шестая

1909 год от Рождества Христова, 4 ноября

Гретель разбудило холодное осеннее солнце, бьющее в щель между занавесками. Она повернула голову и посмотрела на соседнюю кровать. Одеяло скомкано, подушка почти сползла на пол – Гензель уже поднялся и, как обычно, оставил постель незаправленной.

Интересно, который час?.. Судя по тому, под каким углом солнечные лучи проникали в комнату, сейчас утро. А значит, Гретель проспала почти сутки. «Постельный режим, все как доктор прописал», – подумала она, выползая из-под стеганого одеяла.

Тело казалось непослушным, суставы утратили гибкость, а позвоночник хрустел, как у пожилой фрау, но в остальном Гретель чувствовала себя не так уж плохо. По крайней мере, в голове прояснилось, и желудок уже не пытался избавиться от ужина.

Натянув платье и обувшись, девочка вышла в общую комнату. В очаге пылал огонь, над медной кастрюлей с деревянной ложкой в руке склонился Гензель. По «каминному залу» расползался аппетитный запах.

– Ого, – сказала Гретель. – Глаза меня не обманывают, и ты действительно готовишь?

Гензель столь увлекся процессом, что даже не заметил приближения сестры. Он дернулся, и на камнях очага зашипели капли густого варева.

– Зачем же так подкрадываться?! – Гензель с упреком посмотрел на сестру. – А я как раз собирался позвать тебя на завтрак!

– Вот так повезло… – Усаживаясь за стол, Гретель почувствовала, что не на шутку проголодалась.

– Сначала ты должна выпить лекарство, – сказал Гензель. – Порошок – в кружке, теплая вода – в чайнике.

Пока Гретель пила горьковатый раствор, Гензель снял с огня и поставил на стол кастрюлю, в которой бурлила вязкая похлебка.

– Ты особо не привыкай, – предупредил он. – Это только до тех пор, пока ты не поправишься. Готовка – не мужское занятие!

– Конечно. – Гретель выразительно закатила глаза. – Вы же в этом ничего не смыслите!

– Не смыслим. Именно поэтому я бросил сюда все, что мы не доели вчера. Мясо, грибы, сыр, даже немного хлеба. Выглядит не особо, но должно быть сытно…

– Меня устраивает, – произнесла Гретель.

– Такое странное утро, – сказал Гензель, раскладывая тягучую массу по тарелкам. – Слишком спокойно…

Гретель прекрасно понимала, о чем толкует младший брат. Сегодняшнее утро и вправду отличалось от обычных будней семьи Блок, причем в лучшую сторону. Обычно все зависело от настроения матери. Она могла как ни в чем не бывало заниматься хозяйством и готовкой, а могла, забыв про домашние дела, весь день просидеть у окна, бормоча что-то под нос. Тогда Гретель сама убирала в доме и стряпала, стараясь лишний раз не поворачиваться к матери спиной. Ведь апатия Марты в любую секунду могла обернуться вспышкой злости.

Более-менее нормально дела в доме обстояли лишь по вечерам. Ужинали Блоки всей семьей, и тогда атмосферу задавал отец. Он травил байки, рассказывал новости, шутил. В его присутствии Гензель и Гретель могли расслабиться, поскольку, сам того не замечая, Томас Блок контролировал обстановку в доме. К счастью, Марта привыкла слушаться мужа. Но стоило ему ступить за порог, она мрачнела и начинала смотреть на собственных детей, как другая хозяйка смотрит на тараканов или крыс, пробравшихся в дом.

Гретель смутно помнила, что когда-то они были нормальной, любящей семьей. Марта заботилась о своих детях, как любая другая мать, – стирала их