Варфоломей смеялся так, что, казалось, стены трясутся. Едва не упал С табуретки на пол.

— Гоняет чертей! — повторял черт.

Мама Евы не поняла, чем вызван столь бурный приступ веселья, и нахмурилась. Хоть не писатель и не художник, а парень довольно странный. Она принюхалась, стараясь уловить запах алкоголя. Ничего.

«Вот и повалялись дома. Устроили выходной, — подумала Ева, глядя, как на лице мамы появляется особенное любопытствующее выражение, вестник готовящегося шквала вопросов. — Цирк какой-то. Только не с конями, а с чертями».

— Мама, — сказала она, — мне Варфоломей очень нравится. И мы просто вместе. Так получилось. И я этому очень рада. Теперь он есть в моей жизни, и мне бы хотелось, чтобы так и оставалось.

Черт внимательно слушал. Его Ева явно волновалась. Слова давались ей нелегко и сопровождались сильными эмоциями. К счастью, Ева была слишком поглощена своей речью, чтобы замечать что-либо вокруг. А между тем заметенные под кровать перья и пух, которые должны были спокойно там лежать, уже собрались в маленькое пушистое облачко и спокойно плыли по коридору прямо к кухне.

У Татьяны Никитичны не было глаз на затылке, поэтому она тоже ничего не видела.

Варфоломей ободряюще обнял Еву и погладил по руке, но ведьма совершенно не контролировала свою силу. Более того, похоже, даже не замечала, что творила колдовство.

— А вы, Варфоломей, что скажете? Кстати, хорошо, что вы решили жить у Евы. А то я бы приехала и не знала, где искать свою дочь. Вы, Варфоломей, москвич?

Вопрос был с подвохом и содержал целый комплекс всего. Мама, как ей и положено, волновалась. Ее все больше настораживал мужчина, сидящий напротив. Она бы охарактеризовала его как «крайне подозрительного». Будучи оптимисткой, Татьяна Никитична всегда готовилась к худшему.

Ева же не смогла подавить смешок и подлила «маслица» в огонь тревоги:

— Нет, мама, Варфоломей не москвич. Он недавно сюда переехал.

— А почему ты за него отвечаешь? Он же и сам прекрасно говорит.

Кот переключил внимание с хвоста на облако в коридоре и уже направился проверить, что там делается, но черт решил проблему быстро и радикально: просто испепелил летающий объект.

Запахло жареным.

— Ой, что-то горит. Как воняет! — Татьяна Никитична завертела головой, ноздри ее раздувались. — Нужно открыть окно.

— Это, наверное, соседи. — Ни единый мускул не дрогнул на лице Варфоломея. — Они у нас такие.

— Варфоломей, вы нас извините! Ева, можно тебя на секундочку?

Это «секундочку» прозвучало тревожным колокольным звоном.

Черт остался на кухне наедине с печеньем и вареньем, а мама увлекла Еву в комнату.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь? — мама бросила красноречивый взгляд на кровать.

Ева почувствовала себя девочкой-подростком, которую поймали на месте преступления.

— У тебя с ним все серьезно?

— Ну…

— Без «ну», пожалуйста.

Сказано было строго.

«А еще недавно подушками дрались… — Ева задумалась и принялась мысленно загибать пальцы: — Вместе ловили бесов, были в путешествии, он вернул кошелек…»

Он варил борщ, и это не говоря уже про умопомрачительный секс, от которого у нее, похоже, появилась зависимость. Также она знает, что Варфоломей черт. М-да. Куда уж серьезнее. Ева бросилась в омут с головой.

— Серьезно. Наверное.

— Серьезно, — подтвердил Варфоломей с кухни, который прекрасно слышал весь разговор. — Ева — очень хороший человек.

Татьяна Никитична поджала губы. «Это мы еще посмотрим, насколько у вас серьезно», — говорил ее вид.

— Тогда приезжайте к нам на дачу вдвоем. В гости. Посидим, попьем чаю не торопясь.

Она расцеловала Еву и стремительно засобиралась.

— Я же только на секундочку заходила. Мне пора. Просто хотела тебя увидеть. И предчувствие меня не обмануло, — глубокомысленно заявила Татьяна Никитична.

Мама вылетела из квартиры столь же стремительно, как и появилась.

— Элвис покинул здание… — Ева все еще пребывала в легком шоке. — Она никогда так не появлялась. Даже не знаю, что это такое было.

Варфоломей отнесся к явлению вполне философски:

— Зашла и зашла. А вот что действительно странно, так это твоя магия. Нужно поговорить с моей знакомой, Верой. Такая ведьма должна понять, что делать.

— А что же делать сейчас? — рассеянно спросила Ева.

Варфоломей едва успел поймать пролетающую мимо чайную ложку.

— А пока будем тренировать твою выдержку.

— Хорошо. Я готова.

Варфоломей усмехнулся Евиной решительности, и в его глазах заплясали мелкие чертята.

— У тебя есть повязка на глаза или какая-нибудь плотная лента? — серьезно спросил он.

— Да, кажется. Сейчас.

Ева порылась в комоде, и повязка нашлась. Она никогда ее не использовала и вообще купила в минуту шопингового умопомрачения, но вещица была очень приятная: из нежного розового шелка, с вышитой надписью «Sleeping beauty», то есть «Спящая красавица».

Варфоломей убедился в том, что повязка сидит плотно и Ева ничего не видит.

— Так… что мне делать? — нетерпеливо спросила она.

Черт дьявольски улыбнулся и, не торопясь, уложил Еву на кровать.

— Терпение…

— Просто объясни. Это какие-то упражнения?

— Можно и так сказать. Постарайся сосредоточиться, — коварно сказал черт и принялся очень нежно целовать Еву.

— Варфоломей!

В это восклицание было вложено негодование пополам с удовольствием.

— Сосредоточься на своих ощущениях, — сказал черт, весьма приятным обоим способом пресекая попытку Евы сорвать повязку.

— Вар-фо-ломе-е-ей! Я думала… Ох…

Черт оглянулся и покачал головой. Евины кисточки медленно кружили над столом.

— Ведьмочка, — прошептал черт и направил Евину энергию в мирное русло. У нее просто не осталось сил, чтобы двигать предметы. И, собственно говоря, день они провели так, как планировали изначально: в постели.

Поздно ночью Ева проснулась от смутного беспокойства. Она села в кровати и обнаружила, что Варфоломея рядом нет. Черт оказался на кухне. Они с Григорием сидели и смотрели в монитор. На экране был открыт документ с романом.

— Ты чего не спишь? — спросила Ева и потянулась.

Варфоломей вздохнул.

— Да понимаешь, текст очень плох. И конкретно в этом куске, — черт ткнул пальцем в монитор, от чего Ева вздрогнула, — похоже, использованы все слова, которые редактор категорически запретил употреблять. Вот я и думаю, что делать. Григорий не особенно помогает. Но сочувствует.