Айсил так и не повернула головы. Она ела медленно, не торопясь, в отличие от Орлика, который забрасывал в рот пищу, как пекарь забрасывает лепешки теста в горячую печь. Так же медленно она подносила к лицу кубок и пила из него, словно он был не вылеплен рукастым горшечником, а вырезан искусным камнерезом из горного стекла. И облизывала кончиком языка губу.

Рин не мог отвести взгляда от ее профиля, особенно от тени под бровью. Но замечал и легкость движения, и стройность стана, и простую, но прочную и теплую ткань длинного тарского платья с разрезами по бокам почти до пояса, открывающими точно такие же штаны. И то, что на обеих руках ее, обнаженных завернутыми рукавами до локтя, на тонких запястьях и крепких предплечьях вовсе не было никаких отметин колдовского пламени! Нет, что-то на них все-таки было. Но это что-то бросалось в глаза только тогда, когда руки двигались где-то на краю взгляда Олфейна, а когда он прямо вглядывался в них, руки оставались чисты.

Зато на тонкой шее отметина была. Татуировка, напоминающая переплетение листьев и стеблей речного вьюна, тонкой полосой опоясывала начало шеи, спускаясь завитками почти до ключиц. Но и она едва выделялась, была разве на тон темнее самой кожи.

Какое-то время Рин продолжал впитывать каждый штрих строгого и одновременно нежного профиля, заучивал наизусть округлость мочки уха, скошенный вниз уголок рта, тень у основания носа, когда Айсил вдруг встала. Она поправила темную с едва уловимым медным оттенком прядь, выбившуюся из-под платка, приложила ладонь к груди, поймав заодно повисший на бечеве перстень, и поклонилась сначала Грейну, ответившему ей важным кивком, затем Орлику, заставив того поперхнуться и замереть с набитым ртом, и в последнюю очередь Рину.

Она так и не подняла ни на кого глаз, но что-то все-таки блеснуло под ее ресницами. И Рин Олфейн, который так и не научился думать об айских девчонках как о дорогих или дешевых, но достижимых источниках наслаждения, а то и семейного счастья, вдруг понял слова Орлика, который сказал, что Айсил красавица. Она не была красавицей в том смысле, в котором ею была Джейса или десяток других памятных Рину очаровательных айсок. Но в ясности ее черт не было смазливости или яркого блеска именно потому, что простота и строгость ее лица была сродни простоте и строгости смертоносного клинка, выкованного из лучшей стали и положенного рядом с украшенными золотом и драгоценными камнями роскошными побрякушками. Тот, кто понимает и видит, не просто выберет истинную красоту – сверкающие безделушки даже не заметит.

Но Айсил была еще восхитительнее! Будь она клинком, истинный мастер меча не только не заметил бы ее соседок по оружейной, он не позволил бы себе даже коснуться отмеченного клинка.

– Мир твоему дому, отец, – прошептала Айсил, отошла к топчану и спросила только: – Я могу поспать здесь?

Она дождалась важного кивка Грейна и добавила:

– Буду спать долго. До завтрашнего утра.

Орлик с лязгом захлопнул рот, поморщился от прикушенного языка и тут же потряс пустым кувшином:

– Парень! Я, конечно, понимаю, что я нанятый Камретом охранник для последнего из рода старших магистров, но у вельтов так принято, что если один платит, то другой носит. Будь так добр, притащи еще кувшинчик той же самой терпкости, а то если пойду сам, то нагуляю аппетит и все съеденное до сей минуты не пойдет в зачет моей возможной сытости! Не сомневайся: и тебе останется, что на зуб кинуть, и красавица твоя никуда не денется!

«Если только сама не захочет», – мысленно добавил про себя Рин и подхватил пустой кувшин.

Осенний ветер охладил Олфейна, но именно на улице он повторил про себя еще раз: у нее нет клейма ни на одной руке, значит, она не может быть опекуншей. С другой стороны, у Орлика тоже ненастоящее клеймо, и он охотник, хотя и не может быть охотником. Опять же Айсил легко снимает с пальца кольцо, которое не должна снимать, потому что снять его не может ни один магистр. Его никто не может снять, если кольцо село на палец, – получается, она может сделать то, чего не может никто. А если она сломала перстень? Нет, Рин явно видел крест в просвете кольца, когда Айсил тянулась за очередным куском мяса. Так как же ее имя, если, по словам Камрета, Айсил – это название страны, захваченной в незапамятные времена Поганью? И почему название страны не может быть именем? И как тогда звучит ее имя, если не Айсил?

Эти и другие мысли беспокоили Рина, пока он тащил к дому Грейна кувшин вина. Беспокоили, когда бездумно утолял голод и наблюдал, как насыщает бездонную утробу Орлик, и косил глазом на силуэт спящей Айсил, – пока в голову молодому Олфейну не пришла простая, но сладостная мысль: он теперь не один.

– Вот, – наконец крякнул Орлик и попробовал встать, но в последний момент пригнул голову.

– Осторожнее, парень, – одобрительно улыбнулся Грейн. – У тебя голова, думаю, крепкая, но не крепче старого дуба. Не смотри, что мой домик кажется ветхим.

– Идти нам нужно, – развел ручищами вельт. – Вечером или ночью вернемся. Или утром.

– В самом деле? – нахмурился Грейн. – Я тут слышал, что Фейр Гальд сговорился с любимым племянником на схватку у Водяной башни? Это правда?

– Правда. – Рин с трудом оторвал от спящей Айсил взгляд. – Ты единственный, кто скрещивал меч с Фейром, Грейн. Что посоветуешь?

– Бежать, – скривил губы старик. – Не дергайся, маленький Олфейн, я знаю, что ты никогда никуда не побежишь, потому и говорю тебе об этом. Сколько осталось дней до праздника равноденствия? Всего лишь три?.. Ты должен половину каждого из оставшихся дней проводить с мечом: если кто и способен противостоять Фейру, то только ты. Даже твой отец не выстоял бы против него и нескольких минут, но в тебе есть что-то… Если бы последние пять лет ты держал в руках клинок, а не сжимал ладони Рода Олфейна, ты мог бы сравняться с Фейром. Но я понимаю тебя, парень. Он очень силен, Рин! Фейр не только не думает, как ударить, он ударяет, как думает. Его руки не выполняют затверженные движения и приемы, они движутся словно мысли. Они, конечно, не быстрее его взгляда, но легко доставят любой клинок, который бы ни попал к нему в руки, до той части твоего тела, до которой сочтут нужным.

– Он сказал, что убил моего отца! – хрипло прошептал Рин.

– Вот! – поднял палец Грейн. – Твой дядя уже нанес первый удар и даже ранил тебя, и твоя рана продолжает кровоточить! И что самое главное, не так уж и важно, действительно ли он убил твоего отца или обманул тебя. Он добился того, чего хотел: ты наполнен ненавистью и яростью, а значит – слабостью. Потому что и ненависть, и ярость сжигают изнутри почти так же, как Погань. Но если он и вправду убил твоего отца… Ты уже понял, зачем ему это было нужно? А?

Грейн перевел взгляд на Орлика.

– Я и сам не устаю намекать Рину, что ему сначала следует разобраться, чего он хочет добиться!

– Не думаю, что теперь мне следует задуматься о планах на следующее лето или весну! – раздраженно отрезал Рин.

– Знаешь, – Орлик покосился на Айсил и почесал не так давно обожженную щеку, – когда вельт хочет есть, он, конечно, идет в харчевню, но не в любую, а в ту, которая по дороге! Знаешь почему? Чтобы сократить послеобеденный путь, потому как харчевен много, а дорогу следует выбрать одну!