Вдалеке катался по полю желтый трактор. Небо отражалось в башне зернохранилища.

Пограничного контроля между странами не было. Узкая дорога просто пробежала мимо информационного щита и теперь вела дальше, в Нидерланды.

– Папа, я кое-чего не понимаю… ты специалист по Вальтеру, знаешь о нем все, но когда ты решил, что Вальтер вернулся, то просто скрылся, а искать его предоставил своим коллегам.

– Я все равно не смог бы участвовать в расследовании. Но я объяснил Натану Поллоку, что делать, оставил ему материалы, и они с Сагой Бауэр соберут большую команду.

– Пока ты будешь скрываться, – тихо сказала Люми.

– Я готов на что угодно, лишь бы не потерять тебя, – честно ответил Йона.

– А Валерия?

– Конечно, было бы лучше, если бы она поехала с нами. Но ей выделят надежную охрану – десять вооруженных полицейских.

– Как ты можешь постоянно жить с таким страхом?

– Я тебя понимаю – в Наттавааре ты видела только мой страх. – Йона взглянул на дочь и улыбнулся. – Но на самом деле я мало чего боюсь.

Они проехали по аллее между голых деревьев, мимо одиноко стоящих домов из темного кирпича, за которыми угадывались хозяйственные постройки.

– Мама говорила, что ты самый смелый человек в мире, – сказала Люми после недолгого молчания.

– Не самый, но то, что я делаю, хорошо мне удается.

Когда они проезжали южную провинцию Лимбург, снова пошел дождь. Задвигались дворники, и машину наполнил механический звук.

Обшитые пластиком тюки с прессованным кормом блестящими белыми плодами лежали на почерневших полях.

– У тебя был роман с Сагой Бауэр? – спросила Люми.

– Нет. – Йона улыбнулся. – Она всегда была мне как сестра.

Люди взглянула на свое отражение в зеркальце на экране от солнца.

– Я ее видела всего один раз, когда она приезжала к нам рассказать, что нашла тело Юрека… И я все думаю, какая она красивая. Само совершенство.

– Это ты совершенство.

Люми выглянула в боковое окно, увидела на обочине большой крест, окруженный железной оградой.

– Не понимаю, почему она служит в полиции. Могла бы стать супермоделью или вообще кем угодно.

– Совсем как я, – пошутил Йона.

– Я не хочу сказать, что желание служить в полиции – это что-то ненормальное. Но это работа не для всех.

– Насколько я знаю, Саге в детстве пришлось нелегко. Ее мама была психически нездорова, Сага никогда не говорила об этом, но, по-моему, ее мать покончила с собой… Я пытался расспрашивать, но Сага всегда обрубала. Говорит, что не хочет об этом вспоминать, у нее такое правило. От мыслей о матери ей плохо. И Сага это правило тщательно соблюдает.

Мимо мелькнула автозаправка. Красная неоновая вывеска светилась под плоской крышей над насосами.

– Каково тебе было, когда умер твой папа? – спросила Люми.

– Папа, – тихо повторил Йона.

– Я знаю, тебе тогда исполнилось всего одиннадцать. Ты его помнишь? В смысле, по-настоящему?

– Я боюсь забыть… в молодости я пугался, когда мне казалось, что я не могу вспомнить его лицо или голос… но так, видимо, устроена память… он все еще снится мне, и во сне я вижу его абсолютно отчетливо.

Дворники мотались по лобовому стеклу, смахивая дождевые капли.

– Тебе снится мама? – спросил Йона после небольшого молчания.

– Очень часто. Я так по ней скучаю. Каждый день.

– Я тоже.

Люми опустила голову и стерла слезы тыльной стороной ладони.

Не доезжая Верта, Йона притормозил на перекрестке. В мокром асфальте отражался красный свет светофора. На верхушку голого дерева тяжело опустилась ворона.

– Я помню, как-то мы с мамой… смотрели на большой пожар, – заговорила Люми. – Загорелся склад в депо… мне кажется, мы в тот день еще ели мороженое, сидя на ступеньках tuomiokirkko[21], и мама рассказывала мне про моего лучшего в мире папу, которого больше нет на свете.

Красный сигнал светофора сменился зеленым, и машина тронулась с места.

– Ты что-нибудь помнишь из того времени, когда жила в Швеции? – спросил Йона.

– Мама рассказывала, что у меня была игрушечная плита. И как ты играл со мной, когда приходил домой.

– Я был твоим ребенком или собакой, с которой много хлопот. Мне надо было лежать на полу, а ты меня кормила… такая терпеливая… Я засыпал, а ты расставляла по мне тарелки, раскладывала ложки-вилки.

– Зачем? – улыбнулась Люми.

– Не знаю. Наверное, играла, что я стол.

Они объехали длинную фуру с грязным брезентовым кузовом. На окошки пролился целый водопад, и машину качнуло порывом воздуха.

– Может, мне это приснилось, – медленно проговорила Люми, – но, мне кажется, это настоящее воспоминание. Как мы желали спокойной ночи серому коту.

– Желали. Если я бывал дома вечером, то обязательно читал тебе сказку… а потом мы махали соседскому коту, и ты ложилась спать.

Когда они, сбросив скорость, покатили по Рийксвег, тянувшейся до самого шоссе Е-25, дождь уже перестал. Они находились недалеко от промышленной зоны на окраине Мархезе.

На пастбище около тридцати овец, все мордой против ветра. По другую сторону шоссе серела большая запруда.

Они свернули на узкую асфальтовую дорогу; погнутые щиты сообщали, что дорога заканчивается тупиком и что это частные владения.

Высокая луговая трава с шорохом задевала дверцы машины.

Йона мягко затормозил перед заржавленным шлагбаумом, вышел на холод и вытащил гвоздь, засунутый в петли вместо дужки замка.

В конце дороги виднелось несколько заброшенных строений; обзор открывался во все стороны.

Идеальное, отлично выбранное место.

Любого, кто захочет приблизиться, будет видно издалека, а до бельгийской границы всего семь километров.

Они въехали, и Йона остановил машину позади старого жилого дома с забранными фанерой окнами и заколоченной дверью.

Грунтовая дорога в глубоких лужах тянулась вокруг выгона до старой мастерской – довольно большого строения с белыми жестяными стенами. Часть торца, кажется, оторвалась и медленно покачивалась на ветру.

Йона и Люми пошли коротким путем, по выгону, перешагнув через поврежденную электроизгородь. Провод порвался, несколько столбов упали, фарфоровые изоляторы мокли в лужах.

– Не заминировано? – спросила Люми.

– Нет.