Окна в кабинете Натана были полосатыми от грязи. На фоне темного неба смутно виднелись телемачта и башенка старого полицейского управления. Посреди окна отпечаток: кто-то прижимался лбом к стеклу. На подоконнике вокруг цветочного горшка валялись бурые чешуйки – опавшие лепестки.

– Сколько времени Жанетт уже говорит с танцовщицей? – Натан сложил салфетку и бросил ее в мусорную корзину.

– Я не хочу их прерывать, Жанетт позвонит, когда закончит.

Они оставили кофейные чашки в кухонной раковине и выключили свет. Проходя мимо пустого кабинета Йоны, по дороге к лифту Натан заметил:

– Надо как-то сообщить ему, что оздоровлением общества занялся не Юрек.

Когда Сага ехала домой, улицы уже почти опустели. Вокруг фонарей и подсвеченной рекламы кружились одинокие снежинки. Сначала холодный ветер, дующий в лицо, казался мучительным, но потом пришло чувство восторга и какое-то внутреннее тепло. Сага уже начала привыкать к отцовскому мотоциклу, к тому же низкий центр тяжести в городских условиях оказался преимуществом.

Пора бы Йоне дать знать о себе, спросить, как идет расследование. Иначе ему придется скрываться всю жизнь, и он так и не узнает, что они выслеживают нового серийного убийцу.

Сага свернула на Тавастгатан, остановила мотоцикл и накрыла его чехлом.

Тонкая серебристая ткань подрагивала на вечернем ветру.

Войдя к себе в квартиру, Сага заперла пистолет в оружейный сейф, просмотрела почту, выпила апельсинового сока прямо из пакета и переоделась в спортивный костюм.

Мобильный зазвонил, уже когда она надевала беговые кроссовки. Сага порылась в стоящей на полу сумке, достала телефон и увидела, что звонит Пеллерина.

– Что делаешь? – еле слышно спросила сестра.

– Собираюсь на пробежку.

– Ладно. – Пеллерина задышала в телефон.

– А ты почему не спишь? Уже поздно, – осторожно сказала Сага.

– Тут ужасно темно, – прошептала Пеллерина.

– Включи лампу на окне. Которая сердечком.

– Нельзя оставлять свет гореть просто так.

– Да ну, включи. Тебе можно, честное слово. Можешь дать телефон папе?

– Нет.

– Чего это ты вдруг не хочешь дать папе телефон?

– Не могу.

– Папа на кухне?

– Его нет дома.

– Ты там одна?

– Наверное.

– Ну-ка, рассказывай, что случилось… В художественной школе ты закончила в восемь, потом мама Мириам, как всегда, отвезла тебя домой. Папа к этому времени уже успевает приготовить ужин.

– Его не было дома. Мне кажется, он на меня обиделся.

– Может, папу срочно вызвали в больницу? Ты же знаешь, он помогает людям, у которых сильно болит сердце.

Сестра засопела в телефон и еле слышно призналась:

– Я слышала, как снаружи хихикают. И подумала, что это девочки-клоуны.

– Пеллерина, девочек-клоунов не существует.

Хихикали наверняка те глупые девчонки из школы, которые прислали письмо счастья.

– Ты включила свет?

– Нет.

Сага вдруг испугалась, что девчонки проберутся в дом и навредят Пеллерине по-настоящему – поймают ее и выколют глаза отверткой. Она понимала, что накручивает себя, но ведь дети вечно проверяют границы дозволенного и могут зайти слишком далеко. Такое случается сплошь и рядом.

– Тогда включи.

– Хорошо.

– Я постараюсь приехать побыстрее, – пообещала Сага.

Они разъединились. Натягивая на спортивный костюм белый кожаный комбинезон, Сага позвонила отцу. Он не ответил. Торопливо спускаясь по лестнице, Сага еще раз набрала его номер и оставила голосовое сообщение, прося отца перезвонить ей как можно скорее.

Сага набрала отделение торакальной хирургии Каролинского института, но там ответили, что Ларс-Эрик Бауэр сегодня вечером не работает.

Сняв с мотоцикла чехол, Сага надела шлем и высекла искру.

По дороге в Гамла Эншеде она вспоминала последний разговор с отцом. Вдруг он неверно истолковал ее слова? Он же хотел пригласить исследовательницу, с которой познакомился на сайте знакомств, на ужин и спрашивал, не может ли Сага посидеть с Пеллериной.

Может, она неверно поняла, какой день он имел в виду? Думала о чем-то другом и ответила “да” чисто машинально?

Перед виллами с белыми наличниками и сверкающими от инея лужайками стояли машины.

Открыв кованую калитку, Сага въехала на подъездную дорожку, заглушила мотор, откинула опору, вернулась и заперла калитку.

Сняла шлем и взглянула на дом.

Окна темные.

Свет фонаря, горевшего чуть ниже по улице, доставал до сада. Голые ветви яблонь отбрасывали на каменную кладку спутанные тени.

Велосипед Пеллерины – розовый, с бахромой на руле – валялся с проколотой шиной на траве.

Сага пошла к дому; слабый свет остался за спиной, и Сага видела, как бледнеет и удлиняется ее тень.

На дорожке у ворот гаража лежал пластиковый футбольный мяч.

У входной двери Сага остановилась и прислушалась. Слышался слабый глухой стук, будто кто-то бежал по беговой дорожке.

Сага осторожно нажала на ручку.

Не заперто.

Стук прекратился, едва она открыла дверь.

Сага быстро оглядела темную прихожую.

Тишина.

Коврик лежит немного косо.

Сага положила шлем на табуретку и сняла тяжелые ботинки. Истертый паркет под ногами был ледяным. Сага щелкнула выключателем, и по стенам разлился желтый свет.

– Пеллерина! Эй! – позвала Сага.

В доме было так холодно, что изо рта вырывался парок. Сага прошла мимо двери, ведущей в подвал; отцовское пальто висело на спинке кухонного стула.

– Папа?

Сага зажгла свет на кухне и увидела, что дверь черного хода, ведущая в сад, открыта нараспашку.

Сага подошла к двери, позвала Пеллерину.

В подвале глухо застучал отопительный котел, после чего снова стало тихо.

Сага взглянула на покрытое конденсатом стекло маленькой теплицы, отражавшее кухонный свет, увидела собственный черный силуэт в дверном проеме.

Ветер шевелил голые кусты у соседского забора. Тихо поскрипывали качели.

Сага выглянула в сад, в темноту между деревьями, и закрыла дверь.

В письме счастья говорилось, что девочки-клоуны явятся ночью, схватят тебя, нарисуют тебе на лице улыбку до ушей, будто ты чему-то рад, а потом выколют глаза.