– Не прекратит что, Карина Георгиевна?!

– Не прекратит обворовывать его! – выдала Карина.

– А он его обворовывает? – не поверил Востриков, хотя в душе занялся огонек надежды. Крохотный такой, вяло трепещущий, но занялся-таки.

– Я не могу привести вам фактов. Но точно знаю, что Мельников за спиной Севастьянова ведет нечестную игру.

– Как такое может быть, Карина Георгиевна? Фактов нет! А вы точно знаете!

– Да, знаю! – огрызнулась она.

– И что же вы знаете?

Востриков решил немного сбавить обороты. Может, и правда ей что-то известно? Ну хотя бы что-то! Так же дальше не может продолжаться, ну!

– Я точно знаю, что у Мельникова есть доля в другом бизнесе, – выпалила она.

– Да? И что за бизнес? Каково его долевое участие? И при чем тут Севастьянов?

Теплее, Востриков!!! Уже теплее!!! Это хоть как-то подтверждает, что Сиротин не врал!

– Точно не знаю. Но я краем глаза видела бумаги. Когда он меня… – она запнулась, считая невозможным рассказать ему правду.

Это было несколько месяцев назад. Мельников тогда полдня отсутствовал. Потом вернулся веселый, с первого этажа на второй прошел, насвистывая какой-то бравурный марш. Через полчаса затребовал ее к себе, она в тот день опоздала на семь минут. И вот, когда он пластал ее по столу, она и рассмотрела часть документа сквозь полупрозрачный пластик папки. И в документе было сказано, что Мельникову Валерию Сергеевичу принадлежит часть фирмы. Дробное число его долевого участия она не увидела, как не увидела и названия фирмы. Но что это факт, сомневаться не приходилось.

– Я видела нотариально заверенные бумаги, – закончила Карина твердо, подняв на Вострикова мученический взгляд. – Почему вы мне не верите?

Потому что ты дрянь! Потому что ты ежедневно предавала своего мужа, отдаваясь боссу за какие-то сомнительные материальные блага! Потому что ты послала своего бедного слабовольного мужа лазутчиком в дом Мельникова. Даже не зная, как потом будешь это использовать, но все равно послала.

Но он ничего ей не сказал. Не ему ее судить. Она сама себя судит.

– Итак, вы считаете, что Мельников тайно от Севастьянова имел долю в каком-то бизнесе. И Севастьянов, узнав об этом, решил устроить ему акт устрашения, угнав его машину и убив в ней какого-то несчастного таким вот страшным образом?

– Да!

– Это звучит по меньшей мере нелепо, – произнес Востриков не совсем уверенно.

– Но почему?! Мельников, когда был в бане с Севастьяновым, жаловался тому на меня. Вот, мол, пригрел змею на груди, а она мне подобной смерти желает! Это охранник может подтвердить.

– Откуда такая уверенность?

– Я вчера говорила с ним. Он помнит тот разговор. Говорит, что Севастьянов точно знал о моих словах. О моих пожеланиях гореть тому заживо.

Востриков задумчиво смотрел на Илюхину. Конечно, она переживала. И за несколько дней, что муж в СИЗО, осунулась, даже подурнела. И уж теперь-то вряд ли станет врать.

И ведь запросто могло такое быть! Запросто!

Севастьянов, услышав жалобы Мельникова на неблагодарную любовницу, мог, в самом деле, устроить ему акт устрашения, если к тому же подозревал того в нечестных играх за своей спиной. А он подозревал! Не просто так пристроил следить за ним Сиротина. Это ведь Севастьянов его нанял, к гадалке не ходи. И когда убедился в том, что тот благополучно украл его идею и наживается на этом, то…

– Все ваши слова требуют проверки, Карина Георгиевна, – произнес Востриков на прощание. – Если вы правы и Севастьянов имеет отношение к происшествию в загородной зоне, то тогда многое становится понятным. И убийство Катерины Грищенко…

– Как вы сказали?! – вздрогнула Карина у самой двери. – Грищенко?!

– Да, а что?

– Какой-то Грищенко несколько месяцев назад часто навещал Мельникова в его рабочем кабинете. Потом пропал, – произнесла она задумчиво.

– Это вы к чему? – Востриков вдруг впервые за три дня подумал, что все налаживается.

– Нет, нет, так просто вспомнила. Фамилия показалась знакомой.

И она ушла. А Востриков засобирался, позвонив Климову, чтобы тот ждал его возле офиса Ивана Ивановича. Тот хоть и вышел на работу, но был еще слишком слаб. И даже, по слухам, повязки с головы не снял. Может, там и Сиротин поблизости окажется? Ведь ему никто отбоя не давал по его поручению. Всех Востриков там накроет, голубков!

Ай да господин Севастьянов! Ай да выдумщик! И Мельникова насмерть выпугал. Бедный мужик неделю пил, не просыхая. Наверняка понял, откуда ноги растут. Промолчал просто. И сам остался вне подозрений! Так надо уметь!

Ну, ничего. И на такого умника найдется парочка ребят поумнее. О ком речь? Да лично о нем и о Климове! Они быстро найдут и господина Севастьянова, и управу на него…

Марина с ним не разговаривала. Уже второй день, как ее отпустили, и она вышла на работу, а говорить с ним отказывается.

Да, он понимал, что виноват! Да, он не должен был называть ее имя. Не должен был указывать полиции на нее. Но…

Но он сам такое пережил! Он, когда летел из подъезда головой вперед, потом падал и слушал хруст своих костей, такое увидел! У него вся его жизнь – никудышная, жалкая, с трудом возрождающаяся – перед глазами промелькнула. Ему стало так жаль себя за секунду до беспамятства. Жаль всех своих усилий – они показались ему никчемным трепыханием. Жаль своего здоровья – оно вряд ли поправится: так хрустнуло в подбородке и где-то в области лопаток. А потом все – полный провал. Черная яма, куда он упал. И пусть не врут экстрасенсы. Нашли себе тоже способ выкачивать деньги из населения! Нет там ничего, нет. Ничего, кроме пустой черной ямы, в которую летит человече, умирая.

Иван Грищенко тяжело вздохнул, выглянул в окно своего кабинета, порога которого Марина не переступала второй день. Ничего нового за окном. Там медленно проплывал пасмурный день, ежились люди на остановке от пронзительного, совсем не летнего ветра. Метался мусор по асфальту, ища пристанища в углах остановок. Клубились тучи, обещая скорый дождь. Ничего нового. Вчера все было так же.

Ах да! Совсем забыл. Исчез автомобиль наблюдателя. Его не было тут с того дня, как его выпустили. А зачем? Заказчица мертва. Грищенко был уверен, что Сиротина наняла его бывшая жена, так бездарно погибшая.

Вспомнив о брызгах крови на стенах своей квартиры, изуродованный старый диван, Грищенко едва не заплакал. Он не мог там теперь жить! Не мог! Ему теперь приходилось снимать недорогой номер в гостинице. А квартиру надо ремонтировать. И продавать. Кто же такую – всю в крови – купит? За копейки отдавать тоже резона мало.

Ах, Катька, Катька! Зачем ты все это затеяла?! Зачем?! Слежку какую-то нелепую организовала. Потом сама же легализовалась. Так глупо! Ну, это в принципе в ее духе – совершать нелепые поступки. Она по-другому жить не могла. И никогда не знала, чего хочет от этой жизни. Сначала зачем-то вышла за Грищенко замуж. Зачем? Он же и тогда не подавал никаких надежд. Он и тогда был неудачником. Потом промаялась с ним под одной крышей пять лет. Ушла. Снова вернулась зачем-то. Решила, что он теперь стал богатым, и она сможет с ним быть счастлива?