Поплутав по окраинным улицам Вязьмы, серебристая «десятка» остановилась недалеко от сквера с детской площадкой, напротив которого тянулся ряд приземистых трехэтажных домов под крытыми шифером шатровыми крышами, с выступающими эркерами и крошечными балкончиками. В сквере шумела и визжала, осаждая подтаявшую снежную крепость, детвора, которой составляли компанию несколько лохматых разномастных дворняг, с веселым лаем носившихся и прыгавших вокруг.

Прямо перед автомобилем Вахи у бровки тротуара стояла густо забрызганная грязью бежевая «шестерка», щеголявшая тонированными стеклами, литыми титановыми дисками колес и привинченным к кургузому багажнику спойлером, своими размерами лишь чуть-чуть уступавшим тем, которыми оснащаются гоночные болиды «Формулы-1». В сочетании с отвисшим, как челюсть идиота, бампером, а также потеками и пятнами ржавчины, что испещрили давно просящийся на свалку кузов, весь этот тюнинг смотрелся забавно.

Усмехнувшись при виде этого печального зрелища, Аслан вынул из кармана телефон и набрал номер.

— Гамид, здравствуй, дорогой! Ты где, э?

— Прямо перед тобой, дорогой, — ответили ему. — «Шестерку» с антикрылом видишь?

— Это?! — весело изумился Аслан. Он указал пальцем на стоявшую впереди них пародию на автомобиль, и салон «десятки» огласился дружным смехом и веселыми возгласами. — Где взял, слушай?! «Вторчермет» ограбил, да?

— За деньги купил, — с достоинством ответил невидимый за тонированными стеклами Гамид. — Хозяин — хороший человек, цену ломить не стал. Взял двести долларов, отдал ключи, документы и так от меня бежал, что даже пуля, наверное, не догнала бы.

— Подожди, дорогой, — сказал Аслан и, прикрыв микрофон ладонью, передал слова Гамида своим товарищам.

Это сообщение было встречено новым взрывом хохота. «Ва-а-ай», — протянул молчаливый Муса тоном человека, в очередной раз убедившегося, что людская глупость не знает границ. Более разговорчивый Ваха сообщил, что знает место, где Гамиду за сто долларов отгрузят хоть целую железнодорожную платформу ржавого металлолома.

Коротким движением руки прервав веселье, Аслан снова поднес к уху телефон.

— Где ребенок? — спросил он.

— Там, возле крепости. Видишь? Белая куртка, меховой воротник… Видишь?

— Теперь вижу, — вглядевшись в мельтешение юрких фигурок на детской площадке, кивнул Аслан.

— Ее пасут, — предупредил Гамид. — Не знаю, кто такие, но торчат здесь уже вторые сутки. Зеленую «Ниву» видишь?

Аслан огляделся. Автомобиль, о котором говорил Гамид, стоял метрах в ста от них на противоположной стороне улицы, и из его выхлопной трубы выбивался белый дымок — видимо, люди в салоне замерзли и включили двигатель, чтобы согреться.

— Нехорошо, — сказал Аслан. — Ладно, ничего не поделаешь. План «Б» помнишь?

— Обязательно! — воскликнул Гамид. — Это же мой любимый план, слушай!

При упоминании плана «Б» в салоне «десятки» возникло некое неопределенное шевеление. Муса заерзал на сиденье, а Ваха расправил плечи и гордо повел ими, сделавшись похожим на горбоносую небритую птицу — не то на орла, не то, в самом деле, на попугая. Как такового плана «Б» в природе не существовало; это словосочетание служило обозначением действий с применением грубой силы — как правило, силы оружия, поскольку все присутствующие полагали себя деловыми, крайне занятыми людьми, которым недосуг тратить время на кулачные бои.

— Давай, — сказал Аслан и прервал соединение.

Молчаливый Муса, не дожидаясь приказа, выбрался из машины и направился к «шестерке». Ее задняя дверца распахнулась; Муса протянул в нее спортивную сумку, всю дорогу простоявшую у него под ногами, и что-то сказал. Дверца «шестерки» захлопнулась, и Муса вернулся на место.

Обе машины завелись почти одновременно. Ваха плавно выжал сцепление и, обогнув оставшуюся на месте «шестерку», подъехал к скверу с детской площадкой. Здесь он снова остановился, но глушить двигатель не стал.

— Не зевайте, братья, — сказал Аслан и открыл дверцу.

— Аллах акбар, — сказал ему вслед небритый Ваха, а молчаливый Муса только кивнул, шмыгнул длинным носом и переложил из одной руки в другую пистолет.

Аслан неторопливым прогулочным шагом пересек газон, прошел метров пятьдесят и остановился на тротуаре. На ходу он вынул из кармана и нацепил на нос очки в тонкой золотой оправе, которые вместе с модным пальто, безупречно отутюженными брюками и сверкающими ботинками придавали ему внушающий доверие вид. Это был старый фокус, к которому Аслан иногда прибегал. Даже законченный маньяк-убийца может страдать близорукостью; шеф СС Гиммлер не расставался с очками, и, несмотря на это, большинству людей очкарик представляется воплощением миролюбия — потому, наверное, что в очках и впрямь неудобно драться.

Дождавшись, пока разгоряченная беготней и игрой в снежки Аня Шахова окажется поблизости, Аслан окликнул ее.

— Эй, девочка! Девочка! Ты, в белой курточке! Сделай одолжение, подойди, пожалуйста! Конфетку хочешь?

— Мама не велела брать конфеты у незнакомых людей, — звонким голоском сообщила девочка, остановившись в метре от Аслана.

— Ай, молодец! Твоя мама правильно говорит. Всегда слушай маму, и вырастешь большая, красивая и умная, как она.

— А вы откуда знаете, что моя мама красивая? — поинтересовалась Анюта.

— А как же?! — вовсю демонстрируя знаменитый кавказский темперамент, горячо изумился Аслан. — У такой красивой девочки и мама обязательно должна быть красавица!

— А еще мама не велела разговаривать с незнакомыми дядями, — добавила Анюта, по малолетству оставшаяся равнодушной к комплименту: она и без Аслана знала, что выглядит неплохо, поскольку иногда смотрелась в зеркало.

— Раз мама не велела, разговаривать не будем. Нельзя маму сердить, слушай! Скажи только, где здесь магазин? Я издалека приехал, сильно проголодался. Очень кушать хочется, понимаешь?

— А конфета? — удивилась Анюта, искренне не понимавшая, как голодный человек может удержаться и не съесть лежащую в кармане конфету.

— Я конфеты не кушаю, — развел руками Аслан.

— Зубы болят? — сочувственно спросила Анюта.

— Просто не люблю.

— Как это?

— Так. Ты вареную капусту любишь?

— Фу, гадость!

— Вот видишь. А я конфеты не люблю. Шашлык люблю, плов люблю, а конфеты не люблю.

— Шашлык я тоже люблю, — сообщила Анюта.

— Я же говорю, молодец! Кто шашлык кушает, большой и сильный вырастет. А от конфет только дырки в зубах.

— И ожирение, — с комичной озабоченностью добавила Анюта, демонстрируя неожиданную для ее возраста осведомленность в вопросах диетологии. — Зато они вкусные…

Оперативник агентства «Ольга» Николай Демин замер, не донеся до рта пластмассовый стаканчик с кофе, и толкнул локтем своего напарника Андрея Колыванова. Колыванов чертыхнулся, расплескав кофе на куртку, но осекся, проследив за направлением взгляда Николая. Демин смотрел на детскую площадку, то есть туда, куда ему и полагалось смотреть по долгу службы. Минуту назад там, на площадке, все было в порядке: снежная крепость мужественно выдерживала осаду, в воздухе мелькали снежки, а осажденные и осаждающие с визгом, хохотом и гиканьем носились по всей площадке, вызывая у взрослых зависть и недоумение: и откуда у них столько энергии? Шум и броуновское движение на площадке продолжались, нисколько не ослабев, но кое-что изменилось, и это изменение очень не понравилось оперативникам: Анюта Шахова в своей белой курточке с меховым воротником, бросив товарищей по оружию на произвол судьбы, стояла на тротуаре и о чем-то оживленно беседовала с незнакомым брюнетом в модном черном пальто и очках в золотой оправе.