соперника в пол и бросается на следующего, только-только вставшего на ноги.

И он вздрагивает, задирает морду, смотрит на меня сияющими опасным оранжевым светом глазами, и именно в эту минуту меня сгребает за ногу когтистая лапа беса. Сгребает и дергает вниз. И я — лечу вниз, заканчивая падение на том же балкончике, где недавно так мило завтракала в компании исчадия ада. Правда, на этот раз мне тут приземляться больно. Очень. Я чудом успеваю рассеять крылья, потому что если я снова сломаю крыло — тут меня лечить совершенно некому.

А вот спиной я прикладываюсь неслабо… До тысячи разноцветных фейерверков, тут же вспыхнувших под сомкнутыми веками. Больно, твою же мать…

Последние силы вливаю в ладони, шепчу слова святой защиты просто из упрямства и вцепляюсь вскипающими жаром пальцами в морду демону, что наклонился к моему лицу.

Может, этот ублюдок меня и сожрет, но без боя я точно не сдамся.

Мне везет — даже вслепую я попадаю в нос.

Я слышу яростный рев, и удержать хватку на чутких чувствительных ноздрях мне удается лишь только несколько секунд, потом меня попросту припечатывает тяжелой когтистой лапой по груди, выбивая из легких последние остатки кислорода.

Твою же…

Тут я получу пару трещин в ребрах, не меньше. Нет, регенерация лимбийца вылечит это за пару минут, но вот сию секунду это просто больно…

Я слышу треск блузки, я чувствую, как когти демона впиваются в ткань и дергают её как-то резко. И по коже все-таки проходятся, рассекая её. Черт…

Я слышу глухой удар и вопль. И понимаю, что вообще-то меня уже больше ничто к кафелю не придавливает.

Чудовищным волевым усилием заставляю себя смотреть сквозь мириады темных пятен, кружащихся перед глазами, и сажусь, едва-едва втягивая в грудь воздух. Какая-то суета слева. Это что?

Это Генри. Кажется. Вот эта темная махина — точно он, ни здесь, ни на крыше не было ни одного демона с такими знаменательными рогами.

Это даже не суета. Такое ощущение, что Генри играет в воздухе в бадминтон и вместо воланчика у него этот мелкий бес. Тот самый, из-за которого я напоминаю самой себе мешок с осколками, когда каждое шевеление отдается болью.

Черт, я должна его остановить.

Вот это все — это ж, господи, как эта ерунда называется. Нарушение по статье «Не навреди ближнему»? Да, кажется, так. И ему, лидеру всех горячих сводок, нельзя влипать ни в какие драки, сюда же сейчас половина экзорцистов из отдела Защиты Смертных слетится.

Вставать больно.

Очень.

И голова, мать его, кружится. И от яда беса меня уже начинает одолевать слабость. Да, это не когти исчадия, вырубившие меня за пару секунд, но мне — лимбийскому заморышу — много и не надо.

Подхожу к перилам балкончика с такой скоростью, будто мне сломали ногу. Вцепляюсь в перила трясущимися пальцами.

— Генри-и-и…

Это почти всхлип, мышиный писк, я сама бы его не услышала. Мой максимум, на который я способна. Но что-то же я должна сделать. Хоть это. Я не хочу, чтобы его поймали. Я даже не попыталась добиться от него положительных для его кредитного счета действий.

Он не должен был услышать.

Но он слышит и зависает в воздухе, поднимая ко мне хищную вытянутую морду.

Что я должна сказать ему? Стой? Беги? Актуальней второе, наверняка из кредитного отдела в Департамент Защиты Смертных летит курьер с горячей выпиской из его сводки. С адресом того, где Генри сейчас «вредил ближним своим».

Именно в этот момент его противник, зацепившийся за очередную балку в архитектурных извращениях самого красивого Лондонского моста, снова предпринимает попытку прорваться ко мне.

Яростный рык исчадия ада — это не то, что я была готова услышать в эту секунду. Потому что звона в моей голове вдруг становится больше. А потом беса буквально прихватывают за загривок и швыряют куда-то к моим ногам.

И не сказать, что с моей устойчивостью я не искушаюсь на него упасть.

— Она моя, кретин, — рычит Генри, стискивая когтями горло беса, — сколько ребер тебе нужно сломать, чтобы ты это осознал?

Его противник не издает ни слова.

Он выбрасывает лапу в мою сторону и что-то, звякая, катится по кафельной плитке.

Я склоняюсь, чтобы подобрать это, и вижу… Белый ключ. Узорчатый чистилищный ключ.

Я поднимаю голову, встречаюсь глазами с бесом под лапой Генри.

— Беги, дура, — хрипит он из последних сил, и с размаху вгоняет когти в запястье Генри. Чтобы удержать на месте?

— Дэймон?!

Тон этой сцены резко меняется. Хотя штормит от отравления меня с каждой секундой все сильнее.

Да, это он. Точно он. Даже странно, что я не опознала его раньше.

Предрассветные сумерки исказили мне его подлинный цвет, да и мало ли этих застрявших на промежуточной стадии то ли бесов, то ли инкубов. Этих, которые не могут определиться, что им нравится больше — соблазнять всех девиц подряд или воровать булочки из кондитерских.

Хотя без булочек точно не обойтись, они дают силы на временные переходы в телесную форму. И чем больше накапливается этих мелких грехов — тем больше времени ты можешь провести как человек.

Интересно, сколько может провести как смертный Генри?

Он глубоко дышит, явно остановленный моим восклицанием и ждущий от меня какой-то дальнейшей установки.

Дэймон под его лапой уже даже не дёргается, но на его морде, обращённой ко мне, четко читается все то количество нелицеприятных эпитетов, что он обо мне и Генри думает.

А я — только делаю шаг к исчадию и касаюсь покрытой черной чешуей мощной спины.

— Генри, пусти его. Это мой напарник.

Господи, как голова-то кружится…

— Тот, что бросил тебя? — опасно рычит Генри, и я вспоминаю, что вообще-то он собирался оторвать Дэймону голову.

И все-таки… Ну, не врать же.

Опираюсь на его спину сильнее — меня уже почти ведет от слабости. Даже опускаю лоб на горячую чешую. Под ней подрагивают мышцы.

— Да, — выдыхаю тихо, — это он… Он, кажется, пришел меня от тебя спасать.

— От меня? — под моим лбом вдруг оказывается обычное, человеческое голое плечо. — От меня надо спасать?

— Ну, он-то не знает, — тихо шепчу я, уже совершенно обессилено, — не знает, что я — твоя…

Договорить про "поручительницу" я, как это водится у жизни, не успеваю. Слова кончаются на самой компрометирующей части фразы.

О, а вот и радужные круги под глазами —