Я перестала печатать, внезапно почувствовав себя предательницей. И уставилась на нетерпеливо дергающийся курсор на экране телефона. В конце концов Джош написал:

Я откинулась на подушки, размышляя, закрыла глаза и тихонько застонала, затем села и напечатала:

Он не ответил. Обиделся. Больше никогда не позвонит, не напишет.

И тут мой телефон снова загудел.

Я не выдержала и расхохоталась.

Я и правда жалела, чуть-чуть. Конечно жалела. В «Теории большого взрыва» не так уж много смешных серий, которые можно смотреть. Я выключила телевизор, уставилась в потолок и подумала о своем парне на другом конце света, а еще об американце, который был похож на Уилла Трейнора и хотел провести время со мной, а не с всклокоченной блондинкой, выглядящей так, будто у нее под униформой стринги с блестками. Мне захотелось позвонить Трине, но я побоялась разбудить Тома.

И впервые со времени своего приезда в Америку я почти физически ощутила, что нахожусь не в том месте, словно меня привязали невидимыми веревками к чему-то, что находится за миллион миль отсюда. В какой-то момент на душе стало так паршиво, что, когда я вошла в ванную и увидела на раковине огромного рыжего таракана, не стала визжать, как обычно. Мне вдруг захотелось приручить его, сделать домашним питомцем, словно в романе для детей. Правда, я сразу же поняла, что это уже форменный бред сумасшедшего, и оперативно полила таракана «Рейдом».

В десять вечера, раздраженная и издерганная, я пошла на кухню для персонала, где стащила у Натана две банки пива и, оставив у него под дверью записку с извинениями, выпила их одну за другой, причем так быстро, что у меня началась отрыжка. Мне стало жаль треклятого таракана. Собственно говоря, что он такого сделал? Просто шел по своим тараканьим делам. Может, ему тоже было одиноко. Может, он хотел со мной подружиться. Я заглянула под раковину, куда потом его сбросила, но он определенно не подавал признаков жизни. Что привело меня в необъяснимую ярость. Я подумала, что рождена вовсе не для того, чтобы убивать тараканов. И вообще, мне буквально с самого детства врали насчет них. После чего я добавила это в список вещей, делать которые очень нехорошо.

Я надела наушники и принялась пьяным голосом напевать песни Бейонсе, от которых, как я точно знала, на душе станет еще поганее, но мне почему-то было наплевать. Потом я прокрутила в телефоне немногочисленные фото нас с Сэмом, силясь определить силу его чувств по тому, как он меня обнимает или склоняет свою голову к моей. Я смотрела на фото, пытаясь вспомнить, почему в его объятиях я чувствовала себя настолько уверенной и защищенной. В конце концов я взяла лэптоп и написала ему имейл:

И нажала на «отправить», отлично понимая, что, когда электронное письмо унесется в эфир, я обрекаю себя на бесконечные часы интернет-зависимости, связанной с ожиданием ответа.

Проснулась я с ощущением тошноты, но дело было отнюдь не в пиве. Потребовалось меньше десяти секунд, чтобы смутное ощущение тошноты просочилось через синапс, став связующей нитью с воспоминанием о том, что я сделала накануне вечером. Я медленно открыла лэптоп и потерла кулаками глаза, обнаружив, что да, я действительно отправила по электронной почте письмо, а вот он нет, не ответил. Даже когда я четырнадцать раз нажала на «обновить».

Какое-то время я лежала в позе эмбриона, стараясь унять сосущее чувство под ложечкой. После чего я уже начала было подумывать о том, чтобы позвонить ему и непринужденно сказать: Ха! Я чуть-чуть перебрала и заскучала по дому, и мне просто захотелось услышать твой голос; в общем, ты понимаешь, так что прости… — но в субботу он вроде бы дежурит, следовательно, прямо сейчас он в машине «скорой помощи» вместе с Кэти Инграм. А что-то внутри меня решительно противилось тому, чтобы я вела подобные разговоры в присутствии Кэти Инграм.

Впервые за все время моей работы у Гупников уик-энд представлялся мне нескончаемым путешествием по унылой местности.

Поэтому я сделала то, что делает любая девушка, когда она далеко от дома и ей немного грустно: съела половину упаковки шоколадного печенья и позвонила маме.

— Лу, это ты? Погоди, я как раз стираю дедушкины штаны. Сейчас выключу горячую воду. — (Я услышала мамины шаги по кухне, бормотание радио где-то на заднем фоне, сразу же стихшее, и моментально перенеслась в наш маленький дом на Ренфру-роуд.) — Алло? Я вернулась! У тебя все в порядке?

Мама явно запыхалась. Я представила себе, как она развязывает передник. Она всегда снимала передник во время важных звонков.

— Все замечательно! У меня просто раньше не было ни минуты свободной нормально поговорить, вот я и решила тебе позвонить.

— А это не безумно дорого? Мне казалось, ты предпочитаешь общаться по электронной почте. Тебе потом точно не придет один из этих жутких счетов на тысячу фунтов? Я смотрела передачу по телевизору о людях, имевших неосторожность говорить по телефону на каникулах. После возвращения они были вынуждены продать дом, чтобы расплатиться.

— Я проверила тарифы. Мама, так приятно слышать твой голос!

Мамины восторги по поводу моего звонка заставили меня слегка устыдиться, что я не звонила ей раньше. А мама уже вовсю тараторила. Она рассказала, как собиралась записаться на вечерние курсы поэзии, когда дедушке стало лучше, и о поселившихся в конце улицы сирийских беженцах, которым она давала уроки английского.

— Конечно, в основном я вообще не понимаю, что они говорят, но мы рисуем картинки. Прикинь? И Зейнах — это мать — всегда готовит мне что-нибудь вкусненькое, чтобы сказать спасибо. Ты не поверишь, какие чудеса она творит со слоеным тестом. Правда, они ужасно милые, вся их небольшая толпа.