Нынешний город враждебен самым человечным коммунистическим идеалам — союзу человека и массы, гуманному развитию личности каждого человека и всех людей. Он создает уклад жизни, который разобщает людей и сдавливает их личность.

Со времен капитализма города растут вокруг промышленности, и она скучивает вокруг себя гигантские массы людей, занимает под них огромные площади. Город существует прежде всего как вместилище производства, и жизнь горожан строится не вокруг их свободного развития и дружеского союза, а вокруг производства и потребления.

Для современного города человек — прежде всего типовая фигура, участник производства и потребления, и только потом, в остатке — человек, личность. Городская жизнь отделяет человека от природы, отдаляет от других людей, от лучшего в себе — самого человеческого, глубокого, творческого.

Возможно, в нашем городе не меньше крайностей капиталистического города — гигантомании, отравленного воздуха, концентрации толп… Скученность людских масс, отчуждение личности и отрыв от природы, подчинение жизни производству и потреблению, а не свободному духовному развитию и дружескому союзу людей — все эти принципы нынешней городской жизни лежат и в основе нашего города.

Города-гиганты всей своей громадностью отравляют самоощущение человека, вселяют в него чувство своей ущемленности, муравьиной неполноценности. День и ночь городская архитектура заражает наше подсознание своей проникающей радиацией — излучениями казарменного однообразия и помпезного гигантизма.

В этой архитектуре как бы запечатлелась двойная социальная психология недавнего прошлого — величие социальной машины и безличие ее винтиков. Мы бессознательно, не понимая, как мы саморазоблачаемся, овеществили в камне эту вывихнутую психологию, и она еще долго будет излучаться оттуда, долго будет настраивать по своим камертонам души наших потомков.

Мы, кстати, не понимаем, каким архитектором человеческих душ служит архитектура, не понимаем, что мы строим дома, а они строят нашу психику. Здесь лежит еще одно проявление нашего допсихологического сознания, еще один колоссальный разлад цивилизации с человеческой психологией.

У основателей марксизма были резкие взгляды на индустриальный город. «В лице крупных городов, — писал Энгельс, — цивилизация оставила нам такое наследие, избавиться от которого будет стоить много времени и усилий. Но они должны быть устранены — и будут устранены, хотя бы это был очень продолжительный процесс»[44].

И Ленин говорил в свое время, что социализм — это уничтожение «деревенской заброшенности, оторванности от мира» и «противоестественного скопления гигантских масс в больших городах»[45]. К сожалению, марксистское «градоборчество» было отвергнуто в 30-е годы и «противоестественные скопления гигантских масс» втянули в себя большинство народа.

Индустриальный город — это по своей природе холодная и бездушная машина для житья и работы. Мы получили его в наследство от капитализма, и теперь надо срочно создавать совершенно новый, именно социалистический город — город-сад, город-лес, не машину для житья, а оазис для жизни.

Индустриальный город стоит на глубоком разладе с психологией человека и его нравственностью, с естественными запросами его души и тела. Всем своим укладом — от обезличивания человека до его отрыва от природы — эта «вторая природа» враждебна и первой природе и природе человека.

Чем больше город, тем он негуманнее, и чем больше городов, тем это больнее бьет природу и природу человека. Индустриальный город — это, по-моему, болезнь цивилизации, ее тупиковая ветвь, которая грозит погубить весь ствол. Еще недавно города были как бы простой опухолью на теле человечества, но теперь они переродились в раковую, и если мы не победим их, они победят нас…

Новый город не будет, наверно, гигантом, и дома в нем, возможно, будут не выше деревьев — в рост с психологией человека. Он не будет, видимо, закован в бетон и асфальт, он гармонически сольется с природой, и это слияние даст громадные преимущества и здоровью людей, и их нравам, и чувствам.

Мы, к сожалению, перестали понимать, что природа — великий скульптор человеческих чувств, творец наших душ и нравов. Она учит людей незаметным, как воздух, нравственным ценностям, которые и нужны нам, как воздух: быть естественными и открытыми друг другу, проще и безусловнее любить жизнь, всей душой ценить ее простые радости.

Она помогает людям сохранять детство души, глубину светлых порывов. И как отъединение от природы грабит человеческую личность, отнимает у нее глубину чувств, так и соединение с природой поможет человеку вернуть себе эту естественную глубину.

«А что такое личность? И разве может быть личность без глубоких чувств?» (Ленинград, центральный лекторий «Знания», июнь, 1982).

У слова «личность» есть два значения. Первое — исходное, еще из прошлого века: личность — это человек со своим лицом, непохожий на остальных, то, что называют сейчас французским словом «индивидуальность». Второе значение появилось в нынешней социологии и философии. Индивидуальностью в ней стали называть психологическое своеобразие человека, склад его физических и психологических черт, который отличает его от других людей. А личность для социологии и философии — это как бы общественная индивидуальность, то есть психологическая неповторимость на социальной почве, своеобразие человека как участника общественной жизни, исполнителя социальных ролей[46].

Мне кажется, слово «личность» можно применять в обоих его смыслах сразу, оно хорошо обозначает всякое личное своеобразие человека — и психологическое, и социальное. (Тогда, кстати, и не нужно будет тяжеловесного слова «индивидуальность» — его полностью перекрывает слово «личность»).