Хорошо, на корабле имелись крепкие бревна. Из них соорудили что-то вроде вертлюгов, намертво заклинив бревна среди камней. Используя канаты, особым образом протянутые между бревнами, сумели в один день подтянуть судно к берегу. А на второй день – втащили на прибрежный песок носовую часть брига. Убрали внутрь паруса, канаты, только носовой якорь оттащили подальше и принайтовили между двух камней. Мало ли что – рванет океан махонький бриг к себе в пасть, так хоть сигнал будет тем, кто в трюме: «Спасайся, кто может!»

Макар приказал было начать конопатить все щели поверху ватерлинии, спасаться от ветра и стужи. Корабельная печка, хоть и горит весь день и всю ночь, тепло дает. Но то тепло тут же выдувает свирепый ветер, прущий во все щели.

– Обожди, ватаман, – сказал Макару Бывалый Сенька. – Одну ночь потерпим, а назавтра нас сам океан запакует лучше некуда.

К утру, точно, корабль оброс льдом, как коркой. Под палубой стало веселее жить, но только возле камбузной печки. Возле борта можно было сваляться в сосульку.

* * *

Так, в лени и в тепле, сидели неделю. Каждый день варили медвежатину да пекли на гороховой закваске кислый хлеб. Берегли желудки. На пресных лепешках можно сидеть долго, да потом не встанешь – ни кишку освободить, ни работу сделать.

На восьмой день безделья Макар прихватил шведскую фузею и вздумал выйти на воздух, осмотреться. С ним пошел Бывалый Сенька, пострелять из офицерского пистоля. Ни разу не стрелял.

Вышли, отошли от ледяной глыбы корабля за камни, от ветра, пальнули по паре раз. Остров Белый, он и был – белый. Ни зверей, ни людей. Следов даже не видать, что птица пробегала.

Сенька потащил Макара дальше, к большому камню у края шевелящегося льда. Ему показалось, что там – то ли тюлень, то ли еще кто живой челюпкается возле берега.

Макар два шага туда сделал и остановился.

– Пошли, пошли живей, – торопил Сенька, – а то замерзнем.

Глаза он прятал.

Макар свою фузею успел зарядить, а Сенька пистоль пустым сунул за кушак. Но рядом с пистолем за поясом Сеньки темнела рукоятка доброго ножа с широким лезвием.

– Мать твою да налево! – заорал Макар. – Чего случилось?

– Пошли, пошли.

В хриплом голосе Сеньки трещинкой проскочила даже ласковость.

Макар оглянулся.

С борта шхуны как по горочке скатился Никола Сужин, подорожный грабежник, приставший к ватаге Хлыста только прошлой зимой, когда ушкуйники налаживались на Балтике шарпать датчан. За спиной Николы крепко сидел плотно набитый мешок. Макар пока ничего не понимал, а Сенька Бывалый от торопливости действа бесполезно щелкал курком пустого пистоля.

Никола Сужин махнул взглядом по Макару с Сенькой, отмахнулся от них рукой и побежал по косой линии к берегу, постоянно зачерпывая воду сапогами. Льдины, удивился Макар, не крутились, не дыбились. Над всем миром стояла некая ужасающая тишь и сильно давило в ушах.

– Уйдет, сволочь, – сказал Сенька Бывалый, – лед крепко встал, а до берега полверсты не будет. Дай мне фузею!

Макар не знал, что ответить, вцепился в фузею намертво, хотя Сенька, заметив взведенный фитиль, упрямо рвал оружие из рук Макара.

Тут по накатанному борту скатился второй человек, за ним – третий. Оба кинулись следом за Николой Сужиным, оба горбились от мешков за плечами.

Макар наконец выпустил из рук фузею. Сенька Бывалый навел ствол ружья на последнего из бегущих. Тот был всего в сотне шагов от них.

Выстрелил. Крикнул:

– Прощай, Коряга!

Коряга забил руками по льду. Лед вдруг разошелся на льдины и льдиночки. Корягу немедля утащило в темноту черной воды, и лед снова сомкнулся.

Макар зачем-то заорал в сторону корабля:

– Хлыст! Хлыст!

– Тута я! – в ответ проорал Хлыст. Он уже стоял на палубе, что клонилась к воде, спиной опирался на мачту и целился в убегающих из боевого татарского лука. С его левой руки хлестала кровь.

Стрела прошла мимо второго убегающего и едва не пробила спину Николе Сужину. Тот наддал в беге.

– Самарина я достану, я достану, – бормотал Сенька Бывалый, выцеливая второго беглеца из фузеи.

Выстрелил и – мимо. Беглецы уже промчались по слою разбитых льдин шагов триста. Из фузеи так далеко не попасть, только из лука. А лук уже выпал из рук Хлыста, и тот повалился навзничь…

Сенька Бывалый кинулся к кораблю, а Макар все смотрел, как два человека, искупавшись все же у самого берега, тот берег одолели и скрылись среди прибрежных валунов.

* * *

Из шестнадцати человек на бриге осталось теперь тринадцать. Этим числом вполне можно справиться с парусным кораблем, а вот как совладать с подлыми англами, число которых сорок человек? Да при двенадцати пушках?

Макар ел кашу, думал про два англицких корабля и еще слушал про то, что случилось на их корабле.

Хлыст лежал, до головы укутанный в матросские одеяла, нянчил порезанную руку и пьяно рассказывал Макару про последние три дня трюмной жизни. Под свою рану Хлыст выклянчил две матросские стопки самогона.

– Они намеревались уйти еще у поморов… Там, где мы медведя прикончили. Да только куда отчаливать, если денег нет. Вот и пытались проведать, где ты, Макар, цареву казну прячешь… И так и сяк вертелись…

– Это я про казну понял и дядьке Хлысту доложил! – встрял Молодший Ерошка.

– Ну, да! Ну, да! Тебе, Макар Дмитрич, мы докладать не стали, ибо ты запросто мог им денег дать, чтобы ушли…

Макар поставил пустую тарелку на пол, возле себя – не забыть протереть с песком. Согласно выругался, помянув родственников сбежавших.

– А денег, точно, я бы им отвалил, – добавил Макар. – В нашем деле, ребята, не деньги главное. А окончание работы…

– Везде оно так, – влез в разговор Рыжебородый. – Как работу сделаешь, так и получишь. Бывает, что и в лоб.

Но Макар его уже не слышал. Он шагнул в свой угол, разрыл шаболье, которым укрывал тайник. Драный рукав старого камзола капитана Ричардсона – он же тайник – лежал на месте.

– Мы ведь, Макар Дмитрич, – продолжал бормотать Хлыст, – работаем артельно, а не разбойно. Артельность – такое дело, что либо все идут на кровь, либо никто… А эти утеклецы – вишь ты, схлыздили! Решили от крови бежать с твоими деньгами. И сбегли. Правда, с золотом…

Макара прошиб озноб. С царским золотом? Утекли? А как же теперь англов бить, когда денег нет?

Макар потряс обрывок рукава. Точно, монеты там не подзвякивали. Тридцать два тяжелых, золотых арабских динария пропали. Тренькало только стекло драгоценных камней. Кому здесь – драгоценных?

Сенька Бывалый налил из особой немецкой бочки вина, которое, судя по всему, везли немецким офицерам.