– Но как?! Но зачем?! – возмутился Петри, замотав головой и руками. – Это же ловушка. Там же ее наверняка схватят!

– Там проще затеряться, Петри. Поверьте. Там я смогу ей помочь. Здесь я бессилен. К тому же когда рядом с ней маячит этот упырь!

– Вы о том человеке с портрета?

– Да.

– Вот для кого надо привлекать Интерпол, Сергей! Его надо в браслеты! Неужели не понятно!

Он так разволновался, что у него, кажется, даже подскочило давление. Лицо побагровело, сердце опасно бухало, а голова взмокла от пота. Петри осторожными шагами вернулся за стол. Сел, обессиленно облокачиваясь на спинку стула. Ему нельзя так себя распускать. Он должен быть сильным. Хотя бы до тех пор, пока его милая соседка находится в такой опасности.

– Почему вы медлите? Нет права? Желаете, чтобы я помог? Чтобы позвонил куда следует и этого русского задержали?

– Нет. Не было таких распоряжений. Он тоже должен вернуться в страну, как я понял. Там его встретят прямо у трапа.

– Понятно. – Петри подумал, потом с кивком предположил: – Месть?

– Да. Этот человек убил сына моего хозяина. Тот совсем пацаном был. Изрешетили автоматными очередями.

В округлившихся глазах Петри застыл ужас. Но ему вовсе не было жаль погибшего сына неизвестного ему человека. Он его не знал, поэтому не мог сострадать. Он просто предположил, что будет с Таней, если ее вернут в Россию. Она ведь тоже как-то замешана во всей этой страшной истории. Сергей сказал, что она оказалась не в том месте не в то время. Пусть ее причастность под вопросом, но пока это станут выяснять, она испытает много страданий. Много боли.

– Я вас понял, Сергей, – почему-то шепотом проговорил он.

– Что вы поняли, Петри?

– Вы хотите увезти Таню отсюда, чтобы этот преступник последовал за ней. И там, в России, у трапа самолета вы сдадите сразу двоих. Ловко, Сергей. Ловко.

– Все не так! Петри, вы меня не так поняли!

– Уходите, – проговорил старик в полный голос и кивком указал на дверь. – Уходите, Сергей. Я в вас ошибся.

Гостю не пришлось повторять дважды. Он встал, задвинул стул. Поблагодарил за ужин. Еще раз сказал, что Петри его неправильно понял. И пошел к выходу. Через пару минут входная дверь громко хлопнула.

Надо бы встать и запереть дверь, мелькало в его голове, которую сдавило опасной болью. Надо бы запереть дверь. На улице сильный ветер, он может изловчиться и распахнуть дверь, и тогда в прихожую наметет снега. Сразу и много. Так уже случалось. И потом ему приходилось сметать веником быстро тающие снежинки в совок. А это было не вполне удобно, потому что в прихожей лежал домотканый коврик. Его соткала его жена и положила в прихожей. За годы коврик вытерся, замахрился по краям, но ему даже в голову никогда не пришло его скатать и положить там что-то другое. Это было памятью. Доброй памятью о рукоделии его покойной жены. И в последнее время он ловил себя на мысли, что старается не наступать на него. Старается обходить его стороной.

Надо встать и запереть дверь.

Петри ухватился за край стола руками и медленно поднялся. К горлу подкатила тошнота. Видимо, давление и впрямь поднялось. Он шагнул в сторону буфета, выдвинул средний ящик, находившийся на уровне его живота. Вытащил упаковку таблеток, что лежали сверху. Выдавил две таблетки и положил себе под язык. Подействовало мгновенно. Резкий толчок сердца, мгновенно потемнело в глазах, и тут же все исчезло. Кровь Петри, перестав тиранить стенки его сосудов, последний раз ткнув его в висок, потекла ровно и спокойно. Зрение прояснилось, сердце забилось ровнее, головная боль и тошнота отступили. Он успел сделать пару шагов к двери кухни, когда дверь все же распахнуло ветром, и по его ногам, обутым в высокие войлочные тапки, потянуло холодом.

Так он и знал. Ветер все же сумел зацепиться и выдрать дверь из притолоки. И теперь засыпал его прихожую снегом. Придется повозиться.

Петри ускорил шаг. Вышел из кухни. Прошел узким коридорчиком, задев боком комод, в котором хранился домашний текстиль. Выглянул в прихожую и замер.

Это был не ветер. Не ветер схулиганил, насыпав снега на любимый коврик его жены. В прихожей стоял человек.

– Кто вы?! Что вам… – начал он возмущенным голосом и тут же осекся.

Человек скинул с головы капюшон, и Петри его узнал.

– Убирайся! – крикнул он, как ему казалось громко, властно, но тут же понял, что из горла вырывается странный старческий сип.

– Есть разговор. – Человек толкнул ногой дверь и подпер ее спиной. И повторил: – Есть разговор, старик…

Кадашов стоял возле окна в комнате сына на втором этаже и равнодушно наблюдал за тем, как землю засыпает снегом. Ванька раньше всегда радовался, когда шел снег. Выбегал во двор, едва успев нацепить на себя что-нибудь, и принимался с громким смехом валяться по засыпанной снегом земле. Как маленький щеночек, ей-богу! Вываляется весь, измокнет. Щеки красные, волосы во все стороны, глаза сияют. Кричит, смеется:

– Папа, папа, посмотри! Посмотри, какой снег! Как одеяло!

А он в ответ…

А он, сволочь такая, в ответ только отмахивался! Некогда. Ему всегда было некогда. Только указания раздавать и умел.

Да пойди переоденься. Да не следи в холле мокрыми ногами. Умел он, умел, гад, испортить ребенку праздник! Умел притушить его радость. И Ванька, стащив с ног мокрые ботинки, виновато сопел носом и уже не улыбался. И не сияли счастьем его глаза. Юркнет мимо него к лестнице на второй этаж, запрется в этой вот самой комнате, и не слышно и не видно его до самого вечера.

А ему того и надо было. Чтобы сын не путался под ногами. И не мешал.

– Прости меня, Ваня, – прошептал Кадашов, не вытирая мокрых от слез щек. – Прости меня, сынок. Я так виноват перед тобой! Так виноват! Никогда не прощу себе, что послал тебя в тот день на гибель. Ни себе не прощу, ни другим не прощу.

Вспомнив о виновных, вокруг которых кольцо с каждым днем все сужалось, он выпрямил спину.

Ничего! Он заставит их страдать. Всех заставит страдать, как страдал сам. Как до сих пор страдает. Он вынет из них их сердца, он скормит их собакам. Он намотает на кулак их жилы и нервы. Он…

В кармане его домашней бархатной кофты запел телефон. Кадашов перехватил трость другой рукой. Вытащил мобильник. Глянул на него. Абонент незнакомый.

– Да, – ответил он.

– Мы установили номер телефона, Павел Сергеевич.

– С кем созванивается Смолянский?

– Так точно. Номер есть, сообщения считали. Их, правда, немного. И даже часть разговоров распечатали для вас.

– Отлично! – повеселел сразу Кадашов. – И что там в этих разговорах?

– Там все только о девушке, Павел Сергеевич. Разговоры только о ней. И о деньгах, которые могут быть у нее.