— Если ты, твое величество, принял католичество, то для тебя приглашение братьев ордена Иисуса есть обязанность верного сына католической церкви, и единственное, что могло бы тебя остановить, это государственная целесообразность. И не думай, что мать наша, католическая церковь, оставит тебя, своего новообретенного сына, без присмотра и поддержки. Ведь ты неофит, а неофиту обычно свойственны либо особо горячая вера и экзальтированность (чего в тебе не наблюдается), либо сомнения и желание вернуться к отечественному язычеству, в твоем же случае — к богопротивной схизме. Посему не удивляйся, что святые отцы-иезуиты будут и без приглашения твоего приходить к тебе, дабы напомнить о твоем обращении в католичество и о данных тобою святейшему папе обещаниях.

— Ну, это я понял, собственно, знал о такой заботе вашей обо мне и раньше. Ничего нового ты мне, пане (или святой отец?), не сказал. Однако, не признавшись в том, что ты «короткополый» отец-иезуит, ты проявил немалую осведомленность в моих отношениях с католической церковью. Ты не будешь возражать, если я задам тебе как человеку знающему и образованному несколько вопросов?

Пан Сорочинский поклонился. Пока разгибал он снова спину, некрасивый юноша метнул на него исподлобья быстрый взгляд, проверяя, поверил ли этот надутый индюк робости его тона?

— Я рад, — заявил пан Сорочинский, — помочь твоему величеству бедными своими знаниями.

— Век тебе буду благодарен, пане. то бишь святой отец. Прежде всего я хотел бы узнать твое мнение вот о чем. Что предприняла бы папская курия, если бы я отказался выполнить данные ей обещания? Представим себе, пане, эту. ну совершенно невероятную возможность.

— Я думал об этом неоднократно, поэтому отвечу твоему царскому величеству сразу же и с уверенностью. Безнаказанно обмануть Святой папский престол еще никому не удавалось. Государей, которые решались на сие преступление, наказывала церковь либо само Провидение. Если же твое царское величество решится на такое (чего даже невероятную возможность предполагаю не иначе как с глубоким сокрушением сердечным), то по всему свету будет объявлено, что ты вовсе не природный царевич Димитрий, а неизвестный мошенник, обманом присвоивший его имя. Разумеется, будет сделано все возможное, чтобы это мнение папы и его величества короля Речи Посполитой распространить и в самой Московии.

— А не признаются ли тем самым святейший папа и король Сигизмунд, что они признали самозванца и мошенника за московского царевича? — безразлично осведомился загадочный юноша.

— Король может сослаться на политические соображения, а святейший папа в своих поступках ни перед кем не обязан отчитываться. Тем более что понтифик Климент VIII, тебя поддержавший, увы, уже на небесах. Однако, если нынешний святейший папа Лев XI потребовал бы ответа от упомянутого твоим величеством в начале нашей беседы своего нунция Рангони, тот мог бы воспользоваться философской системой отца Васкеза.

— О! — воскликнул некрасивый юноша как бы восхищенно, а пан Сорочинский принялся расхаживать взад-вперед по галерее, не обращая внимания на подозрительный скрип досок у себя под ногами, руками же размахивая. А говорил он вещи не вполне понятные:

— Я бы на его месте, прежде всего, напомнил, что, согласно учению отца Васкеза, у нас нет полной уверенности в том, правильно ли мы и добродетельно ли исполняем свои обязанности. Имеем в данном случае две точки зрения на твой статус: ты — чудесно спасшийся царевич Димитрий и ты — преступный самозванец, подобный Лжесмердису, о коем сообщает нам Геродот. Из этих двух точек зрения на данный вопрос каждая имеет свои основания, но ни одна из них не может почитаться несомненно достоверною (certa opinio)…

— О, проше пана, избавь меня от латыни, — отмахнулся обеими руками хитроумный юноша. — Мне не удалось получить достойного моего сана образования.

— А? Ну ладно… — И совершенно, видимо, забывшийся «короткополый» иезуит скривился, показывая, как оценивает образование, не научившее собеседника элементарной латыни. — Ни одно из мнений не может быть абсолютно достоверным, а каждое считаем лишь вероятным, правдоподобным. Разумеется, если святейший папа объявит твое царское величество самозванцем, для иезуита это будет мнение абсолютно достоверное, а не только непререкаемое. Ведь к трем обычным обетам иезуит добавляет обет беспрекословного подчинения святейшему папе, а это означает, что внутри ордена папа признается непогрешимым. Однако нунций Рангони не иезуит, он бенедиктинец. Святой отец Рангони папе, конечно же, тоже подчинится, однако возразит, что и прежнее мнение о том, что ты природный московский царевич, имело основания, следовательно, тоже правдоподобно. При этом упомянутые основания могли быть внутренними, например таковым является личное убеждение святого отца, что ты не обманщик, или внешними. Во втором случае имеются в виду авторитетные свидетельства — к примеру, той московской черни, перебежчиков, которые признали в тебе царевича. Теперь поставим вопрос о том, какое из двух мнений о тебе является более безопасным.

— Достаточно! — рявкнул некрасивый юноша. Однако, успокоившись, он тут же улыбнулся. — Надеюсь, что тебя, ученого человека, не удивит мой следующий вопрос. Скажи, пане, возможна ли, по твоему мнению, тайная служба, соблюдающая десять заповедей Господних?

— Удивляюсь я, как может в том сомневаться твое царское величество! — воскликнул пан Сорочинский. — Такая тайная служба существует уже семьдесят лет. Ее основал святой отец Игнатий Лойола и назвал ее обществом Иисуса. Это известный тебе орден иезуитов, который борется против адских чудовищ и порождений Сатаны и призван совершать подвиги к вящей славе Божьей. Если светское государство имеет право защищать себя, то почему это право не должно принадлежать вселенской католической церкви? И обратно: если тайная служба католической церкви, по определению, призвана вершить свои дела добродетельно, то возможно построить по заповедям Божьим и тайную службу светского государства.

— Понял я тебя, пане! — развеселился отчего-то некрасивый юноша, даже в ладоши заплескал. — Ты считаешь, что возможна тайная служба, утирающая слезы вдовам и сиротам. А теперь скажи мне, нравятся ли тебе эти заречные дали?

Однако некрасивому юноше пришлось еще и рукой показать, прежде чем пан Сорочинский уразумел, что от него требуется. На сей раз ему пришлось немного подумать.

— Поскольку эти великие леса есть творение Господне, что я могу сказать о них доброго или плохого? Они существуют, и слава за них Создателю. Красивого же, радующего глаз человека я не вижу в них ничего. Скажу больше твоему царскому величеству: такое огромное пространство, занятое безлюдными лесами, заставляет плохо думать о Московском государстве. Например, как о стране дикарей. Разве возможна такая картина в Европе? Там за каждым лесом, в котором и деревья пересчитаны, мы видим постройки города или села. Здесь же, как можем догадаться, люди разбросаны среди дремучих лесов и не могут жить жизнью, достойной просвещенного христианина…

— Врешь, пане! — вскричал державный юноша. — Не бывал ты в Новгороде Великом или в Твери хотя бы! А наша Москва побольше твоего Кракова будет! Впрочем, я…