Тут он замолчал и прислушался. На подворье начиналась возня. Любознательный юноша уже совсем другим, приказным голосом бросил:

— Поди, пане, узнай, что приключилось. Или нет, позови ко мне своего капитана, а сам вернись к мосту. Поднять мост при первом намеке на опасность!

Прогрохотали по лестнице сапоги Сорочинского, и тотчас явился из-за поворота галереи Михалка Молчанов. Взглянул вопросительно на некрасивого юношу, тот пожал плечами. Снова поднялся лестницей капитан Сошальский, кивнул Молчанову, а государю своему протянул бумажный свиток:

— Гонец из-под Новогородка-Северского, государь, говорит, что от гетмана.

Он принял послание, посмотрел на печать («Да, Мнишеков герб»), сломал ее и развернул

тугой, плотный бумажный лист. Прочитал, бормоча, с заминками, ткнул бумагу, не сматывая, Молчанову:

— Убери в секретный сундук. И тотчас скачи к новому воеводе. Мой нареченный тесть пишет, что к Новогородку идет большое московское войско, и мне бы лучше быть с ними, моими рыцарями и казаками, когда случится битва. Еще просит из Путивля подкреплений, а главное, чтобы мы привезли с собою крепостные орудия для осады Новогородка — не меньше десяти. Пане Юлиан, сколько потребно времени, чтобы подготовить пушки, снятые с крепостных стен, к походу?

Капитан призадумался. Потом заговорил уверенно, отгибая пальцы на сжатой в кулак руке:

— Спустить пушки со стен — раз, найти, починить полевые лафеты, поставить на них пушки — два, собрать коней, устроить упряжь или починить старую, если была, — три. Сутки потребны, никак не меньше, государь.

— Понял я, пане Юлиан, — некрасивый юноша легко поднялся с кресла. — Молчанов, слышал? Вместе с новым воеводой отвечаешь за пушки. Утром вы должны выступить с ними и приличной пороховой казной на Новогородок. Пусть покажут путивляне, готовы ли и на самом деле мне верно служить. Мы же выступаем через три часа из Глуховских ворот. С нами стрелецкая сотня, а поведет ее князь Василий Васильевич Мосальский. Сего князя приказываю из тюрьмы извлечь, в бане выпарить, накормить-напоить, одеть и вооружить пристойно. Для чего вернуть ему оружие и одежду.

— Ну. — протянули в один голос капитан с Молчановым.

— Тогда одеть и вооружить из моей доли в добыче.

— А что делать со шпигом? — спросил, переглянувшись с Молчановым, капитан.

— А ничего! — ухмыльнулся державный юноша. — Через пару дней примем первый настоящий бой, без потерь не обойдется теперь. Зачем же нам самим лишнюю кровь проливать? Я еще не решил, но, может быть, я этого надутого дурака из-под Новогородка отправлю с посланием в Краков, а по дороге придумаю, о чем написать, чтобы и ни о чем существенном не сказать и чтобы ксендзы не заподозрили ничего… Ну, это, ребята, уже не ваша забота.

Сопун горько рыдал, спрятав лицо на груди Зелёнки, а та неумело гладила его по жестким, растрепанным волосам.

— Пришлось батю там оставить… — трудно выговаривал между всхлипами. — Левая моя рука висит… Как полено… Голову мог бы еще принести… Или тело приволочить отдельно… А всего батю сразу — и голову, и тело… Ну никак…

— Да мы сейчас подъедем, друг, с телегой подъедем, — утешал его Змей. — Вот ведь беда какая… Это ведь ты, колдун, во второй раз отца своего оплакиваешь?

— Во второй раз… А теперь, когда сам поседел, оно еще горше…

Медведь горестно порыкивал, подперев голову лапой, как опечаленная молодайка, а Домашний хозяин похрапывал с устатку, растянувшись в телеге на груде снятой с врагов одежды.

Наконец, Сопун, похлопав благодарно по зеленому ладному плечу, отлепился от Зелёнки, вытер тыльной стороной ладони глаза, громко высморкался, обчистил пальцы об полу и промолвил:

— Поедем мы с Домашним дедушкой, пожалуй. А то опять супостаты вернутся. Видел ведь я, как их главный, батькин убивец, пытался его голову копытами раздавить…

— Тихо! — мяукнул вдруг домовой с телеги и приставил к уху грязную ладошку. — Ох, просто не верится мне.

Теперь и Сопун услышал, что из-за поворота проселка доносятся тяжелые шаги. Вроде отцовские, только неуверенные и неспешные, будто крепко пьян батя или устал после многодневной охоты.

А вот и сам Серьга появился — и в таком виде, что народ, собравшийся возле телеги и лошадей, просто онемел. На сгибе левой руки нес он свою голову, примерно так, как воин в доспехе держит снятый с головы шлем, однако лицом вперед, на плече — казацкий самопал, в правой руке — обломок косовища с клинком. На поясе у него висела сабля, пороховница и сумочка с прочим припасом к самопалу. Чужая кровь успела высохнуть на Серьге, и могло теперь показаться, что его рубаху неудачно попытались покрасить суриком.

Сопун ахнул и сел на землю, привалившись спиной к колесу.

— Что вы за люди? — удивился живой по-прежнему мертвец. Если голос его и звучал несколько необычно, то потому только, что звуки рождались на уровне живота. — Все на свете побросали, пришлось самому подбирать. Самопал дуры-утопленницы едва не утащили: ума не приложу, для чего они его хотели у себя в омуте приспособить… Эй, да что это с вами? Сынок, очнись!

— Сейчас, батя… — прохрипел с земли колдун.

Тут Домашний дедушка влез в разговор, зачастил:

— А мы уж за тобой собирались, не оставили бы на опушке.

— У тебя, сынок, я вижу, шуйца ушиблена? — прищурилась голова Серьги. — Значит, лука тебе не натянуть теперь. Придется научить тебя, сынок, хитростям огненной стрельбы. Вот дай только голову снова на плечи приспособить. Уж не думаете ли вы, что я так и буду теперь ходить с собственной головою в руках?

Змей и Зелёнка дружно покачали головами. Домашний дедушка фыркнул по-кошачьи, а Сопун просто глядел на своего батю во все глаза.

— Так, может быть, ее рыбьим клеем… того… приклеить… — пробормотал Змей.

Шея живого мертвеца сдвинулась влево, затем вправо, а голова сказала:

— Смердит он больно, твой рыбий клей, — и обиженно: — Про меня же и так говорят, что сильно воняю. Всего лучше бы пришить.

— А разве такое пришивают? — ахнула Зелёнка.

— Лучше не придумать… А нет ли у тебя, зеленая девица, иголки с ниткой?

— А зачем они мне, дяденька-мертвец? — удивилась русалка и себя гордо взглядом окинула. — На мне рубашка самородная, не рвется, не тлеет, не грязнится. И скажи, попробуй, что покрой устарел!

— У меня есть иголка, костяная, и нитку из тряпки высучить сумел бы, — заявил колдун. — Да только иголка моя в лесной избушке, возвращаться придется долго. И боюсь, сломается она сразу. Для твоей шеи, батя, иголка стальная нужна, а такие мастера только в Немецкой земле водятся, чтобы такую иголку сумели выковать.

— Быстро же вы, мужики, баб своих позабывали, — вздохнул домовой. — У твоей женки, Сопун, у голубушки моей Марфы, была одна на весь дом заветная железная иголочка, она ее никому не давала — ни дочерям, ни племянницам…