Сюберсо молча следил за возраставшим раздражением Максима и выжидал слово, к которому можно было бы придраться. Он выжидал этого так очевидно, что Максим заметил, и у него разгоралось животное желание померяться силой в этом лесу, то самое желание, которое час тему назад заставляло трепетать Сюберсо. «Схватка между нами… И Мод скомпрометирована…» Эта мысль остановила его, и он решил; что не будет драться с Жюльеном. Решение его было, как и все, что он решал, твердо и окончательно.

– Впрочем, что мне за дело, – проговорил он. – Я сказал все, что хотел сказать, и дело кончено.

– Вовсе нет, – с живостью возразил Сюберсо. – Дело вовсе не кончено. Как! вы позволяете себе подкарауливать у моего дома, устраиваете себе отвратительное шпионство над женщиной.

– Остановитесь, – совершенно просто перебил его Максим. – Не ищите повода к ссоре, я вовсе не желаю драться с вами, потому оскорбления не нужны! Мы оба, конечно, совершенно сходимся во взглядах один на другого; ни вы, ни я не отступим перед ударом шпаги… Я не буду драться прежде, нежели не сделаюсь мужем мадемуазель де Рувр; это, кажется, ясно? И вы понимаете мои причины на то… После, когда мадемуазель Рувр будет моей женой, я к вашим услугам. Поверьте мне, бросьте это и оставьте меня.

Это было произнесено так ясно, так твердо, что Жюльен понял, что настаивать излишне; ему пришлось признать себя побежденным. «Если он публично откажется драться со мной, бесчестие будет не на его стороне».

Вчерашнее безумное отчаяние, от которого тогда его мгновенно излечила решимость стать на дороге Максима, теперь, когда он терял повод к дуэли, снова овладело им. Оба, ни слова не говоря, шли вместе по аллее. Несмотря ни на что, Максим желал, чтобы Сюберсо продолжал говорить; его уснувшие сомнения воскресали. Вдруг, точно по уговору, оба разом остановились и посмотрели друг на друга. Они поняли, обменявшись одним взглядом, что наконец выскажут все, узнают цену один другого и сознавали, что объяснение это необходимо. В этом молчаливом, но красноречивом взгляде своем они прочли взаимное обращение перемирия. Это было временное соглашение двух враждебных между собою мужчин по поводу пытки, причиненной одной и той же женщиной. И эти два противоположные элемента, Сюберсо, безнравственный жуир, и Максим де Шантель, что-то вроде светского святого, на минуту составили одно целое.

– Господин Шантель, – почти шепотом произнес Сюберсо, сбросив с себя маску светского человека, – не ходите в Шамбле!

В единственном слове, произнесенном Максимом, слышался не гнев, а мучительное душевное беспокойство.

– Почему?

– Не заставляйте меня говорить. К чему? Я убежден, что вы теперь верите мне. Вернитесь в Париж! А потом на родину. Постарайтесь забыть то, что вы видели здесь и что предпринимали.

Максим медленно продолжал идти вперед. Сюберсо положил свою руку на его плечо, и в этом движении уже не было угрозы, а только дружеская убедительность.

– Вы не можете жениться на мадемуазель Рувр. Вы видите, я говорю совершенно спокойно. Верьте мне. Вы приближаетесь к катастрофе. Вернитесь. Не ходите дальше.

– О! Бог мой! – прошептал Максим.

Он страдал так жестоко, что и не старался более скрывать этого.

– Вернитесь, – продолжал Сюберсо, – уйдите. Оставьте мне Мод. Вы не имеете права жениться на ней… ни она…

Крик отчаяния сжал горло Максима:

– Ах! Это неправда! Вы лжете… Теперь я буду драться с вами… Я убью вас… негодяй!

Сюберсо покачал головой:

– К чему драться? Все кончено, раз вы знаете. Мод моя…

И привычный к борьбе рукой он быстро удержал Максима, который порывисто бросился на него, и остановил его словами:

– Тише! Она идет…

Из-за поворота аллеи показалось светлое сиреневое пятно, освещенное солнцем. То была Мод. Молодые люди пошли ей на встречу. Мод вдруг увидала их.

Она вздрогнула, не понимая, каким образом могла произойти эта встреча; нет сомнения, что наступил час, так давно предвиденный ею, когда они должны были объясниться в ее присутствии. Она собрала всю свою энергию, призвала все мужество и, готовая к борьбе, решила не отступать ни пред каким препятствием, и если нужно будет, то раздавить это препятствие. «Может быть, Максим еще ничего не знает… Тогда… еще ничто не потеряно… Если знает, – все кончено. Ну, что ж! Тем хуже! Пусть будет кончено! Но я, несмотря ни на что, останусь верна себе!» Остаться верной себе значило для нее не отступать от роли смелой авантюристки, которая с решимостью идет, не оборачиваясь назад. «Я не склонюсь ни перед тем, ни перед другим», – подумала она, смотря на обоих. И, прикрывшись непроницаемым равнодушием, ожидала, когда начнется борьба между ними, на ее глазах, из-за неё. Самым смущенным был, конечно, Сюберсо; он тотчас понял, какую пропасть вырыл между собою, и ней, и сказал себе: «Никогда Мод не простит мне всего этого!..»

Максим овладел собой и проговорил прерывающимся голосом:

– Мод, я встретил здесь мистера де Сюберсо…

Сюберсо, мертвенно бледный от волнения, пробовал, но не в состоянии был выговорить слова. Мод взглянула на него так, что он отступил.

– Что он вам сказал? – спросила молодая девушка, стараясь мягко смотреть на Максима.

– Он сказал… или хотел, по крайней мере, сказать, я не дал ему докончить, что вы были его… (роковое слово вырвалось у него как вопль без слез) его… любовницей.

Она подступила к Сюберсо и спросила:

– Ты сказал это?

Он не отрицал. Он только прошептал ее имя:

– Мод…

Не произнеся ни слова упрека, она еще раз взглянула на него долгим взглядом, в котором выразились два чувства – ненависть и презрение.

Потом, взмахнув зонтиком, как будто у нее в руках был хлыст, она нанесла ему удар по его лицу. Зонтик переломился надвое, оставив на щеке глубокий кровавый след.

– Убирайся! – сказала она, бросив на землю обломки зонтика.

Жюльен дрожал, как наказанный ребенок.

Минутная боль, причиненная ударом зонтика, была дорога ему, и в самой грубости этой он хотел найти что-нибудь для себя приятное. Но устремленный на него взгляд Мод отнимал у него всякую надежду… Он машинально поднял шляпу.

– Убирайся! – повторила Мод.

Не спеша он надел измятую и запачканную шляпу. Такое грубое унижение человеческого достоинства по воле женщины было ужасно, больно, и при виде его Максим возмутился. Но Сюберсо не видел больше ни Максима, ни места, где он стоял, ничего, кроме Мод, и что ему было до унижения?.. Он только думал: «Мод раздражена… и единственное средство заслужить прощение – это повиноваться беспрекословно». – Убирайся!

Он не возразил ни слова и покорно, как побитая собака, медленно удалился… Мод и Максим видели, как он медленно удалялся, не оглядываясь назад… Да, это было ужасно… отвратительно; Максим страдал за попранное достоинство мужчины, который удалялся избитый женщиной. Развратная любовь рано или поздно приводит к такому страшному падению, медленно подтачивая силу воли, разрушая чувство нравственности, прикрывая, как маской, отсутствие того и другого иронией и наглостью.